Стальное колечко (сборник). Константин Паустовский

говорю. – Сидеть здесь никому не возбраняется. Только вы подальше от меня садитесь.

      Он прищурился, перестал улыбаться и посмотрел на меня очень внимательно.

      – Это почему же? – спрашивает.

      Я молчу, а он повторяет:

      – Это почему же?

      – Вы что же, сами не видите, – отвечаю я несколько зло, – что я нищий.

      Он опять взглянул на меня и говорит как бы про себя:

      – Да, вижу. Худо вам живется.

      – Уж чего хуже. Только и тяну, что из человеческой жалости. Побираюсь среди людей.

      – Вы бывший офицер?

      – Офицер, – отвечаю. – Собака! Клейменый человек – вот и все!

      Он вдруг улыбнулся, да с такой добротой, что я даже несколько опешил.

      – Постойте, – говорит. – Вы не волнуйтесь. Офицеры тоже разные бывали.

      – Вот то-то, что разные, а ответ у всех выходит один. Я сам когда-то был комендантом Осовца, всех этих рукосуев, что норовили мордовать солдат, держал в страхе. Преследовал, сколько мог. Русский солдат – святой человек. Это вы запомните. Руками русского солдата вся наша история свершилась, да, кстати, и эта ваша революция.

      Тут он откинулся несколько назад и залился таким смехом, что я почувствовал, как заулыбался ему в ответ. Начал он меня расспрашивать про старую армию, про Осовец и про недавнюю войну. Я ему все обстоятельно объяснил. Сказал, между прочим, что мы, военные, давно знали из секретных приказов, что готовится война. Этими моими словами он почему-то особенно заинтересовался и все говорил: «Так-так! Ну-ну! Что же дальше?» – а потом в упор меня спросил:

      – А что вы думаете о большевиках? Получится у них что-нибудь?

      – Как же, – говорю, – не получится! Что это вы, господин дорогой! Разве сами не видите! Хорошо-то это все хорошо, только следить надо, чтобы нравственного облика народ не терял.

      Он снова посмотрел на меня даже как-то пытливо и говорит:

      – Совершенно с вами согласен. А так жить, как вы, нельзя. Никак нельзя! Я напишу вам записку в одно место, сходите с этой запиской туда, и вам наверняка помогут.

      Вынул блокнот, чего-то быстро там написал и подал мне. Я взял, сложил, засунул в карман. Что мне было в той записке! Кто это будет помогать офицеру? Но, конечно, я его поблагодарил за душевность, и он ушел. А я его вслед спрашиваю:

      – Вы что же, гуляете по этим местам?

      – Да, – говорит, – я был болен, и врачи приказали мне ежедневно гулять.

      Ушел. У меня после этой встречи отлегло от сердца. «Вот, думаю, есть еще благородные и отзывчивые люди на свете. Не погнушался этот господин знакомством со мной, поговорил с нищим, с бывшим офицером».

      Сижу так, размышляю. Вижу, бегут ко мне летные ученики. Непонятно почему, но все какие-то взъерошенные, даже бледные. Подбегают, спрашивают: «Вы знаете, с кем вы говорили?» Откуда я знаю – с кем. Но у меня на тех летных учеников такое зло было, так накипело на сердце за «старого хрыча» и «Скобелева», что я весь трясусь. «Знаю, говорю. Убирайтесь отсюда ко всем чертям. Вам бы только над старым человеком насмешничать».

      Они