Великолепная десятка: Сборник современной прозы и поэзии. Коллектив авторов

клетке хилой грудины, и тянут в соломинку двери

      (как шакалы) ушедшую падаль…

      А в комнату тихо

      опадают на пол сухоцветия звёздочных маков,

      и круженье земли опадает, как кружево листьев

      в предосенний вспотевший от страсти непрошенной шторм…

      Будто усики времени – бабочки в лампочках треплют

      обгоревшей мечтой.

      Как индейцы, крадутся вполтени

      побывавшие некогда здесь сумасшедшие предки,

      проскользнувшие здесь неумелые тёплые гости.

      И теперь здесь – немыслимо тихо, до боли склерозно

      и осенне.

      Но только пока есть мерцание света,

      в нём рождаются роем мошки времена и планеты

      и живут параллельно к вот этой несчастной, и снятся,

      и лелеют её в своих странных бесформенных снишках,

      словно странного зверя по тихому имени Шершью,

      что щекочет планету, как время щекочет его…

      Фабрика света

      – Что же из этого следует? – Следует жить,

      шить сарафаны и легкие платья из ситца.

      – Вы полагаете, все это будет носиться?

      – Я полагаю, что все это следует шить.

Ю. Левитанский

      … когда-то люди шили мифы про

      людей, счастливей их… Но нитки рвались,

      и люди оголялись, как земля – от солнца,

      жались пуговками щек…

      И билась жилка ветра у окна,

      и чистотелом свет скользил по телу,

      и опадал на тени на полу

      хрустальным непрозрачным башмачком…

      Двух инфузорий-туфелек полёт,

      двух шёлкопрядов танец из стежочков,

      двух паутинок листик (лист-ковчег),

      плывущий в сны, в которых из воды

      рубашки шьют, смиряющие сны,

      и паруса шьют (как убийц – для штилей),

      и шьют любовь, как дело – беднякам, —

      никчемную,

      сиротскую,

      ничью:

      примеришь – лопнет (плоско, не по шву),

      намылишь – треснет (яблочным зигзагом),

      уронишь – засверкает, как луна

      в утопленном колодце под ведром…

      Все фабрики, все бурсы белых рыб

      (крылатых, с сонной «А» на сандалетах),

      все радуги из зингеров цветных,

      с клювастым синим в центре (видишь – клюв?),

      стучат и строчат (слышишь этот гром?) —

      для миллионов, выжженных в пещерах,

      для глины и кувшинов, что в ребре

      лелеют глину,

      для костей и кож —

      шьют нож и нежность с тёмным декольте,

      шьют страх на тонких жестяных бретелях,

      шьют ложь с карманом сердца потайным,

      шьют молний спин застегнутых разрыв..

      И мы несём их – блюдом лун – на лбу,

      безумьем – в челке, и клеймом – в котомке,

      вскрывая вены хлебу на клеёнке,

      взрывая нервы наволкам седым.

      А позже ткань сгорит.

      И будет дым —

      с нежнейшим ароматом чистотела —

      окутывать тела, что носят тени

      друг друга, словно ветер носит