Великолепная десятка: Сборник современной прозы и поэзии. Коллектив авторов

довинчен,

      чей нимб нисколько не поблек.

      А он, родившийся в сарае

      смазливый сын обувщика,

      известен прозвищем Салаи —

      Чертенок. Это – на века.

      Возможно, большего бастарда

      еще не видел белый свет.

      Как в подмастерья к Леонардо

      попал такой вот с юных лет?

      Да Винчи знал, что у салаги

      имелась тяга к воровству,

      однако чудному Салаи

      прощал все, словно божеству,

      за губы, что нежней настурций,

      о чем известно не из книг.

      Он был наложник и натурщик,

      сердечный друг и ученик.

      А вот и новость для бомонда:

      теперь уже сомнений нет,

      что знаменитая Джоконда —

      Чертенка милого портрет.

      Он был обласкан и облизан,

      он гордо принял свой удел:

      «Да не видать вам Мона Лизы,

      когда б я платье не надел!»

      Ну что ж, на этом повороте

      оставим Джакомо Капротти.

      …Не знаю, может, это враки,

      но ровно пять веков назад

      его убили в пьяной драке.

      Чертенок опустился в ад.

      Памяти Анны Жирардо

      Все забыла – от и до —

      перед смертью Жирардо.

      Села в черное ландо,

      хохотнула: «А бьенто!»[6]

      Опустевшее гнездо…

      Поминальное бордо…

      «Ну а ты пока играй!

      Будет каждому свой рай».

      Игорь Джерри Курас. Полоумный звездочёт

      г. Бостон, США

      ***

      Какой-то полоумный звездочет

      немыслимо растрёпанной вселенной

      напутал всё, и вот ко мне течёт

      то локоть твой, то локон, то колено.

      Мне был твой лоб (прекрасен и округл)

      явлён, как чудо, – и губами гладил.

      Ты отвернулась – я прижался сзади:

      держал в руках.

      Не выпускал из рук.

      Я был с тобой, как будто был всегда.

      Как будто так замыслилось издревле:

      и мы, грехом сроднённые во древе,

      и змей, и плод. И смертная судьба.

      Мы задохнулись, умерли. В садах

      испуганные встрепенулись птицы.

      Кружась, они боялись опуститься

      туда, где мы.

      Я здесь.

      Иди сюда.

      Иди ко мне, пока ещё шаги

      сурово не приблизились, и посох

      едва правей шагающей ноги

      ещё не прорезает землю косо.

      Иди, пока не взвилась борода

      внезапно запрокинутая ветром.

      Пока ещё не требуют ответа,

      иди.

      Иди ко мне.

      Иди сюда.

      ***

      С точки зренья шмеля в середине цветка,

      изогнувшего стебель дугой,

      даже этот, ничем не приметный закат

      зреет каплей нектара тугой.

      Чтобы только остаться один на один

      с неразгаданной формулой дня,

      чтобы тени длиннее: суровых осин —

      и моя, с точки зренья меня.

      Под бумажным плафоном, на ощупь, едва —

      то сплавляла меня,

6

«до скорого свидания!»