Русский остров. Альберт Григорьевич Горошко

товарищи матросы!

      – Здравия желаем, товарищ старший лейтенант! – проорали мы что есть силы.

      Женщина поморщила носик. Густо подведенные глаза ее были черными, как угли.

      – Вольно, садитесь. Старшина, ты тоже садись. Итак, я у вас буду преподавать товароведение. Старшина вам раздаст тетради и ручки. Время занятий – вторник и четверг, с 10-00 до 12-00 и с 14-00 до 16-00 соответственно. Вопросы есть?

      – Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться! – сказал Колесов, здоровяк с наглым лицом.

      – Во-первых, встать! – Женщина чеканила каждое слово. Небольшой акцент делал ее речь еще более неприятной. –  Во-вторых, почему не брит?

      – Станок украли, товарищ старший лейтенант. А как вас зовут?

      Все захихикали, а Владимирский покраснел, как рак.

      – Венера Ахмедовна. Но обращаться ко мне вы будете по уставу. Еще вопросы?

      – Никак нет! – ответили мы хором.

      Венера посмотрела на нас более благосклонно, и Владимирский даже как-то подрос.

      – До свидания товарищи матросы! – сказала она на этот раз спокойнее.

      Мы снова вскочили с мест и прокричали:

      – До свидания, товарищ старший лейтенант!

      На этом наше первое занятие было закончено. Когда Венера ушла, Владимирский, немного замявшись, поправил ремень и сказал: ”Вольно, cесть!..Я щас!”, и скрылся следом.

      Мы загудели.

      – Видал, какая! – басил Колесов, показывая руками округлости. – Наш-то Владимир, как пацан покраснел. Чего-то здесь не то, наверное он того…

      – Накрашена как б…дь! – возразил ему Смирнов. – Тоже мне, Венера Милосская!

      Мы засмеялись.

      – Да ладно,  – не унимался Колесов. – Тебе бы и такую сейчас.

      – Мне бы пожрать! – парировал Смирнов, и его поддержало большинство.

      До ужина оставалось еще почти два часа.

      8

      Прошло несколько дней знакомства с новой обстановкой и людьми. В шесть часов подъем, заменявший физзарядку. Скачки под чередование команд “отбой-подъем” выгоняли из нас остатки сна. Затем по форме номер один – трусы, прогары, бегом на улицу, с неизменной табуреткой вслед. Короткая пробежка вдоль казармы до ближайших кустов “до ветру” и снова зарядка, но уже на плацу и под музыку Энио Мариконе. Эти киношные мелодии я возненавидел сразу и на всю жизнь. Потом завтрак, построение и развод в девять ноль-ноль и дальше – кому что до обеда. После ужина – свободное время до двадцати одного ноль-ноль.

      В один из первых таких вечеров, проходя по центральному проходу мимо сидевших на шконках матросов-карасей, я обратил внимание на толстяка, форма которого была явно не его размера – рукава и штанины собирались гармошкой на его коротких конечностях. Голландка облегала бока, а брюки натягивались на толстых ляжках. Все остальные были одеты в поношенные робы, он же синел на их фоне, как спелая черника. ”Здоровый кабан!” – подумал я, почему-то решив, что на нем именно моя форма. Лицо его было круглым и рябым, копна светлых