Беллона. Анатолий Брусникин

если получил под команду собственный корабль, то лишь благодаря репутации одного из лучших мореходов своего времени. Он, впрочем, «Беллоной» был доволен и только сетовал, что она старой постройки и не имеет паровой машины.

      – Фрегат ходкий, на хорошем ветре даст семнадцать узлов, – говорил Иноземцов. – Однако ж тридцать лет для корабля старость, особенно по нынешним временам. Оно, конечно, огневая мощь у нас изрядная: сорок четыре 24-фунтовки. И парусное вооружение солидное, и маневренность. Но вот французы спустили на воду панцырные пароходы, обшитые стальным листом, притом не колесные – винтовые. Доведись «Беллоне» с этаким монстром сойтись при штиле или хоть при неудобном ветре – сожрет он меня, как воробей муху.

      И дальше непременно начинались рассуждения о достоинствах пара, винта и бронированных корпусов – это у Платона Платоновича, можно сказать, был любимый конек.

      Со мною капитан обходился ласково, безо всякой строгости. Думаю, он считал меня не полноценным матросом, а полуребенком – да так ведь оно и было.

      Обязанности мои были совсем необременительны.

      Утренний кофей Иноземцов любил варить себе сам, для чего держал какую-то хитрую американскую спиртовку. Весь день капитана не было – он беспрестанно обходил фрегат, поспевая всюду.

      Застелить постель, прибраться в и без того чистой каюте, высушить ветровку да надраить обувь – вот и вся моя служба. Поэтому времени хватало и по вантам полазить, и поглазеть на батарейной палубе, как проходят учебные стрельбы, и почитать книжки, которыми у капитана был занят целый шкаф. Я не своевольничал – Платон Платонович сам утром давал мне книгу и велел прочесть столько-то страниц, а вечером расспрашивал, всё ли я понял. Вечера-то я и полюбил больше всего.

      Бывало, нарочно оставлю себе какую-нибудь недоделанную работу, сижу тихонько – полирую саблю или, скажем, протираю бархоткой большой глобус, а сам жду, не обратится ли ко мне Платон Платонович. Самому уже казалось странным, как это я мог поначалу такого человека бояться. Джанко – иное дело. Но про него нужно вспоминать особо…

      Вот вечер, который раскрывается в памяти, будто многоцветный китайский веер, – у Иноземцова такой лежал на письменном столе…

      Господи, чего только не было в каюте! Я мог часами глазеть на всякие-разные штуки, привезенные Платоном Платоновичем из далеких уголков земли.

      Меня, например, завораживал полированный человеческий череп с дыркой посередине лба, служивший болванкой для парадной офицерской двухуголки. Платон Платонович сказал, что это подарок тихоокеанского царька, выкинуть-де рука не поднялась. А вешалкой для дождевика была костяная доска с острыми зубьями – клюв или нос (не знаю, как правильней) рыбы-меч. Койку капитана украшало китайское покрывало с красивым и страшным драконом. А на стене, меж навигационных карт, метеорологических приборов и прочих нужных вещей висели раскрашенные дикарские маски, диковинные кинжалы с извилистыми клинками, пышная корона из разноцветных