Беллона. Анатолий Брусникин

пошел! – шикнул он. – Катись, откуда взялся! Ну кум, ну удружил!

      Я вспомнил слова Степаныча, что если не удержусь и в официантах, то лучше мне утопиться.

      Одно это только и оставалось.

      Икая и всхлипывая, я бросился к двери, но она сама распахнулась мне навстречу.

      В кают-компанию шагнул он – черноволосый, краснокожий, и вперился в меня жуткими черными глазищами.

      Зашипел по-змеиному и сжал мое плечо. Крепко – не пошевелишься.

      Узнал! Все-таки он меня узнал!

      Я меняюсь

      На эту, недосмотренную, налезает следующая картинка: рассветный сумрак, грот-мачта…

      Но я отгоняю видение, мне хочется еще побыть в скрипящей и звякающей от качки кают-компании, досмотреть всё до конца.

      Получилось!

      Я стою у двери, не живой, не мертвый. Стальные пальцы сжимают плечо. Все же я пытаюсь вырваться, но мне лишь удается повернуться лицом к столу. Да что толку? Кто мне там поможет, кто выручит? Иван Трофимович зыркает так, что ясно: его воля, разорвал бы на части голыми руками.

      Офицеры же глядели не на меня, а на моего неприятеля, но без осуждения, а скорее с любопытством. Оно, правда, было не слишком сильным, словно все тут успели несколько привыкнуть к выходкам диковинного человека. «Ну-ка, что еще ты нам учудишь?» – читалось во взглядах.

      Дикарь делал какие-то жесты, адресуясь к капитану.

      – Что-что? – удивился тот. – Но зачем? Ты, Джанко, в самом деле этого хочешь?

      Кисть руки, обрамленная белым манжетом с золотой запонкой, замахала, разгоняя густой сигарный дым, и из него, будто из облака, возникло лицо, которое я наконец получил возможность как следует рассмотреть. Я так и впился глазами в капитана, понимая, что моя судьба ныне целиком зависит от этого тихого человека с мягким, неморяцким голосом.

      Тот, кого Тихоня назвал странно звучащим именем «Джанко», кивнул и провел ребром ладони себе поперек горла. Я задрожал еще сильней.

      Тогда командир встал и неторопливо направился в нашу сторону. Вблизи он оказался среднего роста и довольно плотен в сложении – а когда стоял на мостике, выглядел стройным и высоким. (Я после не раз замечал за Платоном Платоновичем эту поразительную особенность: в торжественные или опасные минуты он словно вытягивался кверху, как бы приподнимался над окружающими людьми.) Черты были малоприметны. Обычное моряцкое лицо: обветренное, с твердым подбородком и прищуренными от привычки к яркому солнцу глазами. Мне думается, что без висячих усов, закрывавших капитану рот, явственней проступила бы мужественная простота, прорисованная в складке губ, однако военному человеку без этой волосяной декорации было никак нельзя.

      – Тебя как звать, юнга?

      Тихоня разглядывал меня с удивленным интересом. Я сжался, ибо являл собою, бледный и облеванный, прежалкое зрелище.

      – Герка… Герасим… Илюхин…

      – Первый день в море? – Капитан улыбнулся. – Что стравил, нестрашно. Это со всеми бывает. К качке привыкают быстро. Ты, главное, себя от корабля не отделяй. Вообрази, будто ты часть фрегата. И качайся