Фатум. Том пятый. В пасти Горгоны. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский

в усы Палыч.– Нонче голова должна быть чистым хрусталем! Ну, чо глаза остробучишь, али я вру?

      – Да нет,– усмехнулся Соболев и почесал опаленную солнцем плешь.– Вот и я тоже с утра приказчику ска-зывал.

      – А он что? – Сбруев, утирая пятерней свое широкое, веселое лицо, придвинулся ближе.

      – «А я и пью, говорит, чтоб иметь ясну башку». Ну я ему с советом, чтоб, значит, хоть закусь в рот пихал. А он мне – «отвянь». Дескать, покуда пью – не жую. Мне так даже, признаться, братцы, горько стало от евонных обид. Гляди, говорю, Тимоха… Не заблудить бы нам с тобой в этих лешачих местах… А он одно: стучит пальцем себе по лбу и говорит: «У меня все тут карты… в надежном месте». Вот так-то!

      – Мало у меня к нему веры,– угрюмо пробасил Зубарев.– Глаз у него добром не горит, всё воровским цыган-ским блеском брызгает… Знавал я таких…

      – Верно, Мотенька! – Палыч одобрительно крякнул, кивая головой.– Ежли б не батюшка наш, Андрей Сергеевич, вот крест, родимые, рассчитал бы его в пять секунд. Вот невидаль – вдоль берега идтить. Хоть на юг, да хоть бы и на север. Голова есть, ноги тоже, поди ж, русские мы… Моряки! Не с таким ладили!

      – Вздернуть его, и вся недолга! – рьяно вклинился Кустов.– Что, душа?! Эх, чуглы, зелен ты, что лягушачье дерьмо. Нет у того волка души. Он ее вместе с кровью убиенных выпустил. А что, как ежли он есть убивца главный? И Шульц, и Данька, и другие…

      Все замолчали, напряженно посмотрев друг на друга.

      – Эй, эй, братцы…– Соболев озабоченно сгорстил бороду.– Осторожней с думками… За такие слова…

      – Надо, и ответим,– обрубил Матвей, неподкупно сыграв желваками.– Ежли так порешим, то я его сапоги возьму. Они почти новые, и размер мой.

      – Ой ли?.. – Ляксандрыч обвел всех глазами.– Глядите, братцы, не напетлять бы… Так можно и до греха дорыться… Дошло ль до вас?

      – Дошло, дошло! По мне, так до всего берега дошло.

      Зубарев мрачно поднялся скалой, легко подхватил свой тяжелый, с граненым стволом медвежатник и отошел в сторону.

      – Да что ж вы, братцы? Без суда и следствия, а его благородие? Это ж незамолимый грех… Неважно, какой масти пес, лишь бы дом сторожил исправно.

      – Добро должно быть с кулаками, Ляксандрыч, а то на шею сядут.– Кустов толкнул в бок Сбруева, точно искал поддержки своим словам. Тот согласно кивнул, но рта не раскрыл, ровно боялся своего языка.

      – Ладно, не майтесь умом,– Соболев впился зубами в кусок оленины.– Будем считать, что прислышался нам сей разговор. Угу?

      – Слабо твое утешенье. До ушей слова дошли, а до головы никак,– хмыкнул Палыч, ковыряясь иголкой в зубах.– Ну да погодим маненько, будем покуда мечтать, что у этого волка хвост путеводный. Авось и вправду к христианским душам выведет.

      – Хочешь глотнуть? На,– Ляксандрыч примирительно протянул небольшую латунную фляжку хмурому Па-лычу.

      – Нет уж, ты меня не неволь нонче. Хватило мне и Тимохи. Два дня молнии в глазах и гром в кишках громыхал. Ох и аспид же он, змей ядовитый!

      – Да ну тебя!

      Соболев плеснул в протянутые