Отречение. Мария Донченко

Незабудка!

      Мгновение спустя она повисла у него на плечах, хлюпая носом и уткнувшись лицом в железного эсэсовского орла.

      – Не плачь, Незабудка, не плачь, – полушёпотом повторял одетый в чужую форму Виктор, обняв её худенькие плечи, обтянутые коричневым платьицем домашней прислуги.

      Потом они сидели за кухонным столом, и сильная рука Виктора держала её ладошку. Левую. Потому что правая рука Матрёнки была занята – она рисовала карандашом план дома Келлера.

      Тогда они виделись в предпоследний раз.

      …Давно это было. Очень давно.

      Поднявшись к себе, Матрёна молча сидела на краю кровати в незапертой квартире, посреди гор книг и белья на полу после обыска, не обращая внимания на происходящее вокруг.

      Николай открыл дверь осторожно, словно боясь побеспокоить обитателей жилища, прошёл внутрь, за ним проскользнула его дочь Юля, а уже за ней Анна, племянница Матрёны.

      – Позор-то какой, – не поднимая глаз и ни к кому не обращаясь, произнесла Матрёна. Казалось, происходящее к ней совершенно не относилось, она оставалась сама по себе.

      – Баба Матрёна, – подала наконец голос Юля, – мы же поможем Вам навести порядок в квартире?

      Не дожидаясь ответа, она начала собирать с пола книги и ставить их на полки, как было, насколько она помнила, положено. Устыдившаяся своего бездействия Аня вытащила из кладовой стремянку и начала усиленно помогать подруге.

      Николай тем временем перетаскивал на место обрушенные тумбочки.

      – Что же мы теперь делать-то будем? – спросила Аня у молчавшей Матрёны.

      Та медленно подняла глаза.

      – Не знаю я, Аня, – произнесла она растерянно, – вроде и жизнь прожила, и всякое видала, а вот в тюрьме у меня никто никогда не сидел.

      – А при Сталине… – начала было Аня, но осеклась, когда подруга больно наступила ей на ногу, сообразив, что сейчас Ермишина ляпнет какую-нибудь школьную глупость. Но все остальные сделали вид, что не заметили.

      – Что ж, Матрёна Петровна, будем жить, – вздохнул Николай.

      – Будем жить, – глухо отозвалась пожилая женщина.

* * *

      «Я, Арнольд Келлер, обещаю, будучи членом Гитлерюгенда, исполнять свой долг в любви и преданности фюреру и нашему знамени. Да поможет мне бог!»

      Слова торжественной присяги прорывались сквозь десятилетия и кровью отдавались в виски, как когда-то в юности. Теперь, когда победа над ненавистным большевизмом была близка как никогда, ближе чем тогда, когда немецкие солдаты смотрели в бинокль на башни Кремля.

      А теперь, в восемьдесят девятом году, Келлер смотрел на Кремль из окна номера на последнем этаже гостиницы «Россия» и слушал Калныньша. По стеклу катились капли тёплого летнего дождя.

      Марк Калныньш был его доверенным лицом, но даже близко знавшие его люди, пожалуй, даже сам Келлер не смог бы сказать с уверенностью, верил ли Марк в идею освобождения от тоталитаризма и торжества демократии или же просто любил деньги. Во всяком случае, Калныньш никогда не подводил патрона, какие бы