Отречение. Мария Донченко

к школам, где располагались избирательные участки, шли люди, в основном, нарядные и с детьми.

      Шли по дорожке семьи Ермишиных и Зайцевых.

      Зайцевы шли в полном составе – глава семьи Николай, его жена Ольга, не голосовавшая ещё дочь Юлия и сын Артём, которому только предстояло этой осенью идти в первый класс.

      Рядом с ними гордо, сжав губы вышагивала – именно вышагивала, как на параде, соседка Матрёна Петровна Ермишина, и вместе с ней тянулась Анна, которой также право голоса ещё не полагалось – ей, как и Юлии, было всего семнадцать лет.

      Конечно, имей Анна Ермишина право голоса, она проголосовала бы против – зачем нам кормить всех этих чурок-турок, вот освободимся от них и тогда-то заживём… Впрочем, Аню, в отличие от подруги, не так беспокоило её несовершеннолетие и отсутствие избирательного права – она считала, что в жизни юной девушки есть множество вещей поинтересней политики.

      Юлька же, наоборот, бегала за отцом на редкие ещё и удивительные собрания против набиравших силу демократов, а о модных массовых митингах протеста против КПСС отзывалась с презрением, зло и ехидно. Она взахлёб зачитывалась газетами, упоминать о которых было бы непристойно в «приличном» обществе – «День», «Молнию», «Пульс Тушина». В её душе болезненно саднила невозможность участия в референдуме, невозможность в этот решающий для страны час высказать хотя бы таким образом своё мнение. Ане этого было не понять, она считала Юлины увлечения несовременной глупостью. Аня не разбиралась в политических деталях, ей было важнее мнение окружающего её в школе и на улице большинства, стоявшего на демократических позициях.

      Отстояв очередь, Николай, Ольга и Матрёна Петровна получили бюллетени, за чем дети наблюдали с нескрываемым интересом. Затем они зашли в кабинки, поставили галочки за СССР – Николаю Зайцеву еле удалось это сделать, не промахнувшись, из-за повисшего на руке Артёмки – и с достоинством опустили в урны бюллетени.

      – А теперь – в буфет! – обрадовался Артём, берясь за руки выполнивших гражданский долг родителей.

      В тот же час Фёдора Ермишина конвоир вывел из камеры в коридор, где стояли избирательные урны. Фёдор ещё не был осуждён – следствие по делу о взрыве поездов растянулось на два долгих года, и не было видно ему конца-края – а потому имел право голоса на референдуме. Привычно держа, как положено, руки за спиной, он вышел, по команде конвоира подошёл к столу комиссии, встряхнул освобождённые ладони, взял бюллетень и, поставив галочку за сохранение Союза, опустил его в урну.

      Антон Стригунков голосовал за сохранение Союза в уральском городке, где после увольнения из органов работал преподавателем в областном юридическом вузе. Голосовал буднично, скромно, придя в воскресенье на участок и опустив бюллетень, будто бы не замечая значения этого дня.

      Марта Жемайте проголосовать не смогла, хотя ей уже исполнилось восемнадцать лет – в её республике этого не позволили националисты, захватившие власть без оглядки на формальное волеизъявление. Наверное, более мужественные люди пришли в тот день в советские воинские части, чтобы отдать Родине