Воспоминания бродячего певца. Литературное наследие. Григорий Гнесин

синьор, один!..

      – Только один?!.. Ну и то хорошо… Я люблю компанию… Он, конечно, немец?

      – Нет, синьор, если не ошибаюсь, англичанин…

      – Ну, это уже хуже!.. Ну, что ж делать!.. Комната чистая? Кто прибирает? Стол хороший?..

      – Прибирает моя девочка, синьор!.. Не беспокойтесь, будете довольны!..

      Я гляжу в сторону, где будто бы вижу Викторию…

      – Ах, это она и есть?.. È bella ragazza! Ха-ха!..

      Тут, подмигнув старику, я дружески хлопаю его по плечу, и прошу показать мне комнаты.

      – Только, конечно, я хочу быть как у себя дома… Ложусь я в одиннадцать часов, и до этого времени я могу петь, играть и шуметь, – всё, что мне угодно!..

      Крестьянин кряхтит и только с кислой улыбкой приглашает:

      – Пожалуйста, посмотрите, синьор!..

      Мы входим в дом, и я снова лечу переодеваться.

      А хозяин возвращается и говорит:

      – Accidenti! Как же тут устроить, чтобы не рассердился первый, если этот будет кричать?.. Мне-то всё равно, я раньше одиннадцати и сам не ложусь… Этот и проще, как будто, да только выторговал себе на два франка меньше, чем я хотел… Ну, авось, всё уладится!.. Только бы англичанин не рассердился!..

      В это время я вхожу французом… На мне шапка-блин, пелерина, и, вообще, костюм художника. В руках ящик с красками, и нечто вроде саквояжа. Грим молодой: усики, тонкая бородка и длинные волосы…

      – А, здорово, старик!.. Есть комната?

      – Есть, есть, синьор!

      – За сколько?

      – От двух франков в день; если помесячно, то дешевле!

      – О, нет, – это дорого!.. А за полтора не сдадите?

      – Не могу, синьор… посмотрите сами, – комнаты прекрасные, светлые, чистые… И стол хороший, вкусный…

      – Это мне всё равно… Я непривередлив… Так сдадите за полтора?

      – Ну, уж для вас, синьор…

      – А есть ещё жильцы?

      – Да… недавно приехали… англичанин, немец…

      – Немец!?.. Чтоб его чёрт побрал!.. Ну, а эта черноглазая девчонка? Дочка, что ли?

      – Si, signore!.. Мать умерла уже два года… Она…

      – Хорошо, хорошо… мне тут нравится. Но, значит, так: полная свобода!.. Как насчет пения, шума?..

      – Как вам сказать?.. Вот немец просил разрешения до одиннадцати…

      – Что?!.. Этот осёл будет рычать до одиннадцати часов?! Хорошо. Так я ему до двенадцати буду петь «Марсельезу»!..

      Пока я гримируюсь за сценой, хозяин, уже достаточно пасмурный, обращается к публике со словами:

      – Santo Dio! Я уж и не знаю, как всё это будет… Этот французик – скряга отчаянный, и как только увидел, что немец из окна о чём-то болтает с Викторией, как сейчас же стал насвистывать «Марсельезу», да так громко, что англичанин и немец высунулись и состроили самые злобные рожи… Господи, что-то будет?!..

      И вот, наконец, выхожу я «русским»… На мне нескладный костюм, нечто вроде картуза; в одной руке – толстый портплед с подушкой; в другой – тяжёлая связка книг… Запыхавшись, я обращаюсь к нему со свойственной некоторым русским преувеличенной любезностью:

      – Простите, пожалуйста!.. Я хотел бы иметь комнату со столом.

      – Пожалуйста,