Из песка и пепла. Эми Хармон

В этом сне не было ничего хорошего. – Тот же старый сон, про который я тебе рассказывала.

      – Вот оно что. На этот раз ты прыгнула?

      – Да. Можно и так сказать. Но не сама. Скорее вывалилась из окна. Позволила себе упасть – и проснулась.

      – Мы часто пробуждаемся от сна, когда падаем, – успокоил ее отец. – За секунду до того, как приземлиться.

      – Это к лучшему, – прошептала Ева. – То падение меня бы убило.

      – Тогда зачем ты прыгаешь… во сне? Почему непременно хочешь спрыгнуть?

      – Потому что иначе я умру. – Это была правда. Во сне Ева знала это наверняка. Прыгай, или умрешь.

      Отец потрепал ее по щеке, словно ей было восемь, а не восемнадцать, почти девятнадцать, – и Ева, схватив его руку, поцеловала ладонь. Он тут же поджал пальцы, словно собирался унести поцелуй с собой, – еще одна их привычка из детства.

      Папа был уже в дверях, когда Ева его окликнула:

      – Я кричала? Кричала и тебя разбудила?

      – Кричала. Но ты меня не разбудила. Я уже не спал.

      Часы показывали три утра. Внезапно Ева осознала, каким старым выглядит отец, и эта мысль напугала ее сильнее недавнего кошмара.

      – Все в порядке, пап? – спросила она с тревогой.

      – Sono felice se tu sei felice. – «Я счастлив, если ты счастлива». Так он всегда отвечал.

      – Я счастлива, – нежно улыбнулась ему Ева.

      – Тогда в моем мире все хорошо. – И снова те же слова.

      Папа выключил свет, и комната погрузилась в темноту. Однако на пороге он задержался.

      – Я люблю тебя, Ева. – На этот раз его голос звучал странно, будто сквозь слезы, но Ева больше не видела его лица.

      – И я тебя люблю, папа.

* * *

      Отец Евы, Камилло Росселли, знал, что надвигается. Он думал, что достаточно обезопасил дочь, а может, она была слишком итальянкой, слишком юной и слишком наивной, чтобы не заметить приближающейся бури и думать только о танцах под дождем. Многие ее друзья и понятия не имели, что она еврейка. Большую часть времени Ева не помнила об этом сама. Она не ощущала, что как-то отличается. Конечно, она видела мультфильмы, высмеивающие евреев, случайные унизительные надписи и статьи в газетах Сантино. Папу они приводили в бешенство. Но для Евы все это было чистой политикой, а политика в Италии предназначалась для политиков, а не простых людей, которые обычно лишь пожимали плечами и возвращались к своим делам.

      И конечно, она слышала споры Камилло с дядей Августо. Но они постоянно спорили. Всю Евину жизнь они препирались минимум раз в неделю.

      – Евреи – чистокровные итальянцы, – говорил дядя Августо. – Синагоги в Италии появились раньше, чем церкви.

      – Вот именно, – гневно отвечал Камилло и подливал им обоим вина.

      – Мы точно так же теряли друзей и семьи в мировой войне. Все ради защиты своей страны, Камилло! Неужели это ничего не стоит?

      Камилло кивал и пригубливал, пригубливал и кивал.

      – Если уж на то пошло, фашистам я доверяю больше, чем коммунистам, – добавлял Августо.

      – А я не доверяю ни тем ни другим, – возражал Камилло.

      Здесь их мнения традиционно расходились, и остаток вечера