Русалка и зеленая ночь. Юлий Буркин

на проповедь. Схватившись руками за аналой, как лектор за кафедру, он, седобородый и худощавый, повис над амвоном и, осенив себя крестным знамением, молвил:

      – Во имя Отца и Сына и Святаго Духа…

      – Аминь! – ответствовал народ и шумно подался вперед, чтобы теснее сплотиться возле проповедника, надеясь, что этот оправдает их чаяния.

      – Э-э, – сразу сконфузился тот, заметив такое внимание. – Кхе, кхе… Ну, во-первых, братия и сестры… То есть, я хотел сказать, только сестры, – поправился батюшка, и недоумевающие мусорщики украдкой переглянулись. – В смысле, особенно сестры. Так как сегодня мы с вами, как и вся православная Церковь, празднуем день памяти жен-мироносиц. Так что позвольте поздравить вас всех с православным женским днем!

      – Спаси Господи, – недобрыми басистыми голосами отозвались мусорщики.

      – В этот день наши благочестивые прадеды, – продолжал батюшка, – вспоминали о женщинах.

      Внимающие перекрестились.

      – Заметьте, не восьмого марта, как делают это магаданские жидомасоны и те же, к примеру, китайцы, а именно в этот день, день строжайшего поста, мы должны поздравлять наших милых сестер и старушек-матушек. Ведь посмотрите, как много они для нас делают. Благодаря им на столах наших случаются яства и пития. А иной раз, – продолжал батюшка, с отстраненным взором рисуя руками некие округлые объемы, – иной раз и бананы. Кстати! – оживился проповедник. – Был я недавно в паломничестве, в Эквадоре. И там один благочестивый инок мне и говорит: «Чего это вы, батюшка, бананы сырыми кушаете? У нас так не принято». Я говорю: «А как же их есть-то?» Он у меня банан выхватил, пожарил, борзо так, и сиропом залил. Вкусно-о получилось – пальчики оближешь!

      Батюшка поднес руку к лицу, будто бы перекреститься, но вдруг чмокнул кончики пальцев и растопырил их в воздухе, мечтательно глядя поверх голов.

      – «А так, – говорит он мне, – сырыми, и обезьяна есть бананы способна». – Батюшка, нахмурившись и скривив для убедительности губы уголками вниз, покивал, еще раз оценив глубину сказанного, потом вдруг вздохнул и будто бы опомнился. – Так вот, братья и сестры, посмотрите же на наших женщин. Какие-то они у нас блеклые, усталые, с затравленными всё взорами. Бывало, гляжу, плетется такая за мужем, того и гляди в столб впишется или газон потопчет, – проповедник презрительно поморщился. – Ноги – как лапы передние у лошади. Ну, разве ж это женщина? Вот тащится такая и канючит, канючит, так и хочется в нее плюнуть… Ну, купи ты ей эту шоколадку! – вдруг надрывно вскричал он. – Ну возьми ты ея хоть раз, как человека, под руку! Ну, хоть Бога-то побойся, не топчи ты женщину сапогами! Писано же: «Сказал Господь Моисею, сними прежде обувь твою с ног твоих»…

      Батюшка выдержал паузу, а потом неожиданно закончил:

      – Всё! Аминь! – и народ аж вздрогнул.

      – Спаси Господи, – злобно промычали прихожане вслед плывущему в алтарь, не оправдавшему их ожидания, священнику.

      – Рцем вси от всея души