Русалка и зеленая ночь. Юлий Буркин

Маша, Машенька! Это было минутное наваждение, не более…

      – Не будем об этом, – сухо отрезала спутница.

      – Вы правы, – согласился Даниил. – Давайте я лучше вам свои стихи почитаю.

      Она одобрительно кивнула, он тут же прокашлялся и начал:

      Девушка пела в церковном хоре

      О всех усталых в чужом краю,

      О всех кораблях, ушедших в море,

      О всех, забывших радость свою…

      – Это же Блок, – удивилась девушка.

      – Извините, – сконфузился Даня.

      В тени под транзисторной нишей, на груде старых кабелей и промасленного тряпья лежали два электрика с Даниилова утилизатора. Один из них, что поздоровее – широко раскинувшись, другой – головой на его плече, положив руку на оранжевую грудь товарища. Полоса бледного света пересекала часть этой груди, руку и освещала небритые челюсти влюбленных. Они молча наблюдали из тьмы за гуляющими по мостику.

      Вот появились парень с девушкой. Оба рыжие, оба – в очках. Он – худой, с мягкой копной кудрявых волос, она – скромная, но ярко одетая «отличница». Он взмахивал перед нею руками, с выражением что-то декламируя, а она – то на мгновение покорно обращалась туда, куда указывала ей пятерня кавалера, то возвращала взгляд на его лицо.

      – Слыхал сегодня про девку-то мертвую? – спросил товарища раскинувшийся на кабелях, как на сеновале, электрик. – Как он ее, а?

      – Он парень шалый, – отозвался тот.

      – Мы все тут, я думаю, шалые… – согласно покивал электрик.

      Воздушный мостик опустел, во тьме под транзисторами, кажется, стало еще мрачнее, и электрик закончил мысль:

      … – Я думаю, сам Космос – шалый.

      3

      Если у женщины нет таланта – это уже добродетель.

Китайская пословица

      Она считала, что познала цену всему, и потому дорожила достигнутым. В космосе, чтобы пробиться, надо быть на хорошем счету. Да и на Земле она прекрасно училась вовсе не из абстрактной тяги к знаниям, а потому что мечтала хорошо устроиться, хорошо зарабатывать, а после пятидесяти получать приличную пенсию.

      С детства Машенька без напоминания мыла посуду и выполняла все родительские поручения. Она двигалась бесшумно и быстро, и всё в ней – и бледные веснушки, и рост, и голос, и даже совратительно кривые белоснежные зубы – всё-всё было под стать друг другу. Она была эталоном плаксивой паиньки с потаенной эротической начинкой.

      И вот, когда на ее трусиках завибрировал будильник, на орбите совершенно неожиданно наступило воскресное утро. Машенька, разминая челюсти, зевнула и, выворачивая руки, как следует, потянулась. Потом сунула ладошки за голову. По праздникам на «Руси» можно было понежиться в постели подольше.

      Она висела в пристегнутом к углам комнаты спальном мешке и наблюдала в иллюминатор Землю. На фоне монотонного гудения орбитальной станции отстраненно доносились звуки итальянской оперы – кажется что-то из «Богемы» Пуччини. Свет она не включала, но сияющая в огромном, с велосипедное колесо, проеме голубая планета