Журавленок и молнии. Владислав Крапивин

помидоры! И ему придется упасть, скатиться с метрового обрывчика на песчаную полоску у самой воды и лежать там, пока все не уйдут. Потом два дня его не будут брать в военную игру. А может, и больше. Потому что игра игрой, а разозлились на него, кажется, по-настоящему. По крайней мере Егор.

      Егор насупленно, будто стесняясь, проговорил:

      – Готовы?.. Равняйсь. Смирно… – Потом, постаравшись опять разозлиться, громко сообщил: – Бывший боец «Синей молнии» за трусость и предательский провал военного задания приговорен к высшей мере наказания – расстрелу!

      Шеренга напряженно молчала. Стояли не очень ровно. Смотрели мимо Горьки. А Горька, насупившись и съежив плечи, смотрел на разномастные игрушечные автоматы и зажатые в пальцах помидоры. Тоскливое замирание перехватило грудь и подкатывало к самому горлу. Но плакать не хотелось.

      – Хочешь сказать что-нибудь напоследок? – спросил Егор чуть виновато.

      Горька переглотнул. Сказал:

      – Хочу… Все равно это неправильно. Я не предательский… Я же объяснял…

      – Слыхали уже, – безжалостно сказал Сашка Граченко и поправил на груди оранжевый автомат с диском.

      – Можешь еще что-нибудь сказать? – спросил у Горьки Егор.

      Горька не знал: что еще?

      – Даем десять секунд, – сумрачно сказал Егор. – Думай.

      Секунды пошли, долгие или короткие, Горька не понял. Мысли у него отчаянно заскакали, будто и вправду от каких-то удачно найденных слов зависела жизнь.

      … – Все! – отрубил надежду Егор.

      – Ну все так все, – сказал Горька себе, а не Егору. Распрямил плечи и стал смотреть на облака. Они были маленькие, светлые, с пушистыми краями.

      Подошел Митька Бурин и нахлобучил Горьке на голову старую корзину. Облака исчезли. Все исчезло.

      – Ты чего? – сказал из-под корзины Горька. – Пусти. – Он ухватился за плетеную кромку.

      – Стой давай…

      – Пусти!

      – А если по лицу попадут, дурак, – разъяснил Митька, но отпустил корзинку. Горька секунду постоял неподвижно. Синее утро било в щели. Горька сбросил корзину, сунул руки в карманы и опять стал смотреть на облака.

      Егор негромко сказал:

      – Да пускай… По голове не кидайте.. – И громко скомандовал: На прицел!

      Горька не двинулся, но нижним краем глаз увидел, как поднялись автоматные стволы. И опять, будто все по правде, страх и тоска резанули его.

      «Нет!» – мысленно крикнул он в ответ на громкую команду «пли». Присел, чтобы выстрелы прошли над головой. Помидоры и в самом деле свистнули поверху, а Горька клубком скатился к воде, вскочил, с размаху хлопнулся в речку.

      Остывшая за ночь вода обожгла его холодом, прижала к телу намокшую одежду. Но Горька яростно рванулся к другому берегу. Упругая толща воды не пускала его, ноги вязли в илистом дне. Однако самая большая глубина здесь – по грудь, а ширина – метров шесть. И очень скоро мокрый, всхлипывающий от напряжения Горька оказался на твердой земле. Сзади, на том берегу, захлебывались