Сны Петра. Иван Лукаш

последним приливом. Анфилада зари торжественным пожарищем раскинулась по небу. Тогда-то услышал Арефьев за собою дружный гул ног.

      Точно с червонного неба скорым маршем шли рослые солдаты: в генеральную атаку на пруссаков двинуты ободренные полки. Румяно блещут медные наличники касок, подобные медным кокошникам.

      Арефьева смело в тесное горячее движение.

      – Российские, наши, – смеялся он на бегу.

      Над пылающими медными шапками вздувает и бьет горбом прорванный шелк российского знамени, черными струями текут по желтому шелку шитые буквы:

      – За имя Иисуса Христа и христианство…

      Арефьева в спину, под бок толкают локти, приклады, ему быстро и горячо дышат в затылок.

      По мягкому полю, изрытому копытами, свежевспаханному проскакавшей конницей, идут в атаку румяные солдаты, гремят румяные барабаны, скачут румяные лошади, офицеры придерживают от ветра румяные треуголки.

      Граф Фермор, без шляпы, с рассеченным лбом, где звездой запеклась кровь, подскакал, широко дыша, к фельдмаршалу. Осадил коня, заговорил весело, непонятно, махая лосиной перчаткой, уже перетертой на поводу и потемневшей от пота. Рыжий конь графа налег обмыленной грудью на шею фельдмаршальского коня.

      – Братцы вы мои, оржаные солдатушки, сбили мы гордыню Фредерика-короля, – вскрикнул фельдмаршал, тут же заплакал, высморкался в красный обшлаг, скомандовал:

      – Вперед, за дом императрицы, за веру и верность…

      Сержант Арефьев запутался в колючем кустарнике, упал в теплую лужу.

      Гул атаки уже откатился, когда Арефьев выбрался из кустарника. Потемнело небо, дунул в лицо остужающий ветер.

      Проваливаясь в ямы от конских копыт, сержант побежал на огни, маячащие в поле.

      У костров сидели на корточках калмыки в лисьих шапках. Калмыки молча ели, макая пальцы в огромный, замшавелый от копоти котел.

      – А не видал ли который батарей бомбардерских? – позвал Арефьев.

      Калмыки молча помакали пальцы, и вдруг все разом захлопали ресницами, пушистыми от сажи, и заговорили пискливыми голосами:

      – Не знам, бачка, не знам. Ступай туды, а ступай.

      И засовали в воздух свои маленькие и плоские, как медные дощечки, руки.

      Арефьева застала в поле и зябкая луна.

      Высокой тенью бродил у болотца конь. Чихая, искал ли потерянного седока, щипал ли траву. Ночной ветер нес его черную гриву крылом. Далеко и глухо еще кипела баталия.

      Конь ужасно оскалился, когда подошел Арефьев, шарахнулся в сторону.

      «Иванушка, сердешный, поди тако ж полег, – подумал Арефьев, шагая через мертвеца. – Пропал, не найтить… Пресвятая Богородица, помилуй мя».

      Он подхватил под локоть орленую каску и пустился бегом. Хлопали по ветру фалды красного кафтана. В росистом дыму побежала за ним луна.

      Канониры варили кашу в котлах, когда бомбардиренко Арефьев посунулся к самому огню и страшно повел глазами:

      – Братцы вы мои, родимцы, наконец-то сыскал… А не видал ли кто, братцы, солдатского мово дядьку, Белобородова…

      И