Россия, кровью умытая (сборник). Артём Весёлый

Через золотые погоны у меня сердце наядрило, как чирий! Не забудем, как они, эти полковники да генералы, над нами издевались! Сгорите вы вместе с ними! Долой! Долой! Долой!

      – Геть!

      – Плетюганов ему!

      – Арестовать!

      – Ура! Вра-а-а…

      – Приступи! Хватай его!

      Над головами стариков заколыхался целый лес палок.

      Иван пал на седло

      гикнул

      и, сшибая конем неувертливых,

      прорвался в улицу, поскакал в аул к Шалиму, только пыль за ним завилась.

      Плескалась-звенела весна прибоем горячих дней.

      Степь отряхнулась от снегов и, выкатив тугие черные груди курганов, покорно ждала пахаря.

      Взыграла, разлилась Кубань-река. Налетели хлопотливые скворцы и жаворонки. Густой ветер наносил со степи волнующие запахи распаренной земли и первого полынка. Ночи – песня, визги да девичий смех – были темным-темнешеньки.

      Станица поднялась.

      По размокшим дорогам заскрипели тяжелые мажары, одноконные роспуски и заложенные парами повозки. Солнце играло в синем просторе. Клубились, летели светлые облака, по взгоркам скользили жидкие тени. По обсохшим обочинам дорог, загнув хвост, скакали собаки. Далеко разносилось заливистое ржание коней… Нет-нет да и переблеснет высветленный зуб бороны, носок лемеха, сбруйная бляха. Оживленный говор, ликующие в румяных улыбках рожицы ребятишек, насунутые на нос от загара бабьи платки, хлопанье кнутов.

      – Цоб… Цоб, цобе.

      Максим нагнал пару чубарых волов.

      – Со степью, кум.

      – И вас также.

      – Хороший денек, кто вчера умер – пожалеет… Где, Николай Трофимович, пахать думаешь?

      – Э-э, провались оно совсем… – Кум Микола пробормотал что-то невнятное и принялся с ожесточением нахлестывать волов.

      – А все-таки?

      Кум долго сопел, что-то обмозговывая, потом внимательно оглядел Максима, коня, оковку наново перетянутых шин и, покрякивая, туго, через силу заговорил:

      – Не придумаю, как оно и повернется… Выглядел я тут себе добрую делянку пана полковника Олтаржевского. Да-а-а. Така панская земля жирная, что ее хоть на хлеб мажь да ешь… С осени посулили мы с Мирошкой пану задаток и подняли под зябь добрый клин… Сунуть ему в задаток грошей горсть совестно, а больших денег не случилось. – Он снова надолго замолчал и, еще раз недоверчиво покосившись на Максима, досказал: – А вот тебе – ни пана, ни Мирошки. Пан, слышно, в городе казачьим полком командует, а Мирошку дядька переманил в Ейск и всадил его, дуропляса, на свой свечной завод прикащиком…

      – Ну?

      – Вот и ну… Кто знает, как оно повернется? Тут тебе свобода, а тут вдруг восстанет против народа царь?

      – Полудурок… Нашел над чем голову ломать? Езжай и паши.

      – А полковник пан Олтаржевский? Ну-ка нагрянет? Ведь он меня немасленого, невареного съест. Такой усатый да крикливый. Сколько разов во сне, проклятый, снился, аж тебя затрясет всего и в холод кинет. Такой он, господь с ним…

      – С него уж, поди-ка, с самого где-нибудь наши товарищи шкуру спустили…

      – Дай бы господи.

      – И