Россия, кровью умытая (сборник). Артём Весёлый

любезный, мы за нее аренду платили.

      – Я тебе покажу аренду, бесова душа… Я с тебя, бугай, собью рога… Всю степь заставлю рылом перепахать.

      – А ну, заставь! – шагнул Максим навстречу.

      Казак некоторое время молча постоял на меже и угнал к хутору. Однако скоро он вернулся уже в сопровождении еще пятерых и, наезжая на Максима конем, скомандовал:

      – Поди прочь!

      – Легче!

      – Разнесу, косопузые! – И стегнул Максима плетью.

      Максим схватил с повозки приготовленную оглоблю и, размахивая ею, пошел в атаку. Кум Микола бросился было бежать, голося:

      – Ратуйте, православные!.. За наше добро да нас же по соплям бьют.

      Но двое, догнав, начали поливать его плетями и скоро спустили с его плеч посеченную в клочья рубаху.

      Отовсюду скакали верхами и бежали, на ходу сбрасывая кожухи и засучивая рукава.

      – Бей!

      – Злыдни!

      – Заплюем, засморкаем!

      Максим сдернул с коня за ногу рыжеусого и принялся топтать его коваными сапогами, а кум Микола сидел в промытой весенними дождями межевой канаве и, руками прикрывая глаза от плетей, хрипел:

      – Не покорюсь!.. Не покорюсь!

      Мужиков случилось больше. Казаки ускакали за подмогой.

      В станице митинг, и митинг снова кончился побоищем, после которого в станичном правлении старики принялись пороть молодых казаков, а в доме Григорова далеко за полночь гудели голоса: в ту ночь в станице был создан ревком.

      На пашню выехали вооруженные винтовками, бомбами, дробовиками – у кого что нашлось.

      Черный погон

      В России революция,

      вся-то Расеюшка

      огнем взялась да кровью

      подплыла.

      Офицер Корниловского полка Николай Кулагин вторую неделю лежал пластом. Под головой – вещевой мешок с наганом и бельем, под боком – винтовка. Укрыт он был волглой еще после фронта кавалерийской шинелью. Греться приходилось кипятком и – привитая армией иллюзия – куревом. Грязная, плохо отапливаемая палата была переполнена ранеными и обмороженными в последних боях за Новочеркасском. Из щелей непромазанных рам тянуло гнилой февральской сыростью. Койка Кулагина стояла у окна. Приподнявшись на локтях, он подолгу смотрел на улицу, потом откидывался на сбитую в блин соломенную подушку и в полузабытьи закрывал глаза. Вялые, в черных облупинах уши его были вздуты, а обмороженные, мокнущие под бинтом ноги воняли тошнотной вонью. Ломота в костях не давала покоя ни днем ни ночью.

      Ростов доплясывал последние пляски. В городской думе кадеты, демократы и казачьи генералы договаривали последние речи. Вечерние улицы были полны офицерами, беззаботными чистяками и породистыми, благородных кровей, щеголихами. В ресторанах гуляли денежные воротилы и столичная знать. Меж ними шныряли политические деляги. Вертелись тут, козыряя громкими именами, и члены разогнанной Государственной думы, и разжалованные министры, и заправилы Временного правительства, и прославленные террористы, и сиятельные владыки разгромленных революцией департаментов,