Двоевластие. Андрей Зарин

в руку властную возьмет.

      – Кто говорит? – быстро спросила Марфа.

      Старица Евникия только этого и ждала. Она приблизилась к креслу и заговорила:

      – Бориска был у меня… прямо от палат царских прискакал. Слышь, Филарет Никитич всех в покоях оставил и царя вовнутрь увел. Часа с два сидел и все не уходил. Бориска прискакал, а Михалка ждать остался. Бают, Филарет Никитич словно допрос царю – батюшке чинил.

      Марфа судорожно сжала налокотники кресла и сдвинула брови.

      – Еще что говорят?

      – А еще, что все по – иному будет, – уже слезливым голосом заголосила старица, – что всех верных слуг царских прочь отметут, а на место их у преосвященства уже ставленники заготовлены. Слышь, воевода князь Пожарский уже жалился, что его с головой моему Бориске выдали. Боярин Шеин, слышь, много силы заберет. Мало ли что бают!

      – И пусть, – криво усмехаясь, произнесла Марфа, – только одно скажу: никому не отнять у матери ее детища! – и, встав, она твердой поступью прошла по горнице, снова отдаваясь своим мыслям.

      В эту минуту в дверь горницы постучались.

      – Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя! – произнес за дверью свежий молодой голос.

      – Аминь! – ответила Марфа, остановившись на середине.

      В горницу вошла молодая черничка и, земно поклонившись, подошла к руке Марфы.

      – С чем?

      – Боярин Михайла Михайлович Салтыков просит явиться пред твои очи, мати! – с поклоном ответила черничка.

      – Зови сюда!

      Черничка скрылась, и скоро в горницу бережливой поступью вошел Михаил Салтыков. Он был молод, красив и строен, но близость к царю сделала его лицо наглым, движенья грубыми, голос властным. Одет он был в богатый кафтан, перехваченный поясом с драгоценными камнями, в его руке была высокая шапка, у пояса нож с дорогой рукоятью. Однако в Вознесенском монастыре он оставлял свою наглость и старался казаться смиренным, отчего его лицо принимало холопское выражение.

      Войдя, он истово помолился на образа, потом стал на колени и земно поклонился царственной матери.

      – Господь с тобою! – сказала Марфа на его приветствие. – Встань!

      Салтыков смиренно встал и поздоровался с матерью.

      – Ну что, вести привез? – вкрадчиво спросила старица Евникия у сына.

      – Вести, матушка, – ответил он, кладя руку на пояс, – слышь, к тебе, государыня, – он поклонился в пояс, – царь – батюшка с митрополитом пожалуют вскорости.

      – Что же, от брашна {Брашно – пища, еда.} встали? – с усмешкой спросила Марфа.

      – Не встали еще, а порешили, как отдохнут, так и ехать. Скороходов и вершников от мест не пустили; коней не увели.

      – А что же ты брашна не кончил?

      – Поспею еще, а до тебя, государыня, прямо от стола утайкой ушел. Думал, скажу вести.

      – Что же за вести принес ты?

      Салтыков оправился.

      – А то, государыня, что царь плакал много и всем нам приказал батюшку своего тоже государем