Аракчеевский сынок. Евгений Салиас-де-Турнемир

а вместе с тем, братец мой, я всякий почти день видаю Еву и всякий раз подолгу с ней беседую… Оттого я в нее так и влюблен. Разреши эту загадку.

      – Ничего не понимаю! Бегаю… видаю всякий день?..

      – Повторить, что ли?

      – Зачем повторять. Слова я понял. Но если ты видаешься с ней всякий день, отчего же ты всегда избегаешь их. Даже на Невский не идешь, когда тебя зовут гулять днем, во время катанья, боясь встречи… Ведь и это я заметил… Ничего не понимаю. Больно уже хитро. Что же, стало быть, ты тайком от ее отца видаешься с ней?..

      – Нет и отца, барона, видаю всякий день, и ее.

      – Ничего не понимаю… Понимаю только, что вы можете быть влюблены друг в друга, если видаетесь часто.

      – Я в нее… Да… без памяти я люблю ее! – выговорил Шумский изменившимся голосом. – Но она меня… Она?!

      – Ну… еще пуще…

      – Ни капли… ни на волос не любит…

      – Что-о? – протянул Квашнин.

      Шумский не ответил ни слова, слегка отвернулся от приятеля и, схватив со стола брошенное перо, начал его грызть. Сильное волненье скользнуло по лицу его. Глаза сверкнули и померкли тотчас…

      – В этом-то все и дело! – вымолвил, наконец, Шумский глухо. – Ну и давай мне…

      Он запнулся и выговорил, как бы со злобой:

      – Давай… дурману…

      – Ну, нет, братец мой… В таком безумном и погибельном деле я тебе помогать не стану! – решительно произнес Квашнин, вставая. – Я тебя слишком люблю. Да я и не знаю, по правде сказать, где достать, у какой такой колдуньи, такое снадобье, чтобы опоить девицу… А потом еще скажу… Прости за откровенное слово… Я, в жизни случалось, одолевал свой предмет нахрапом, врасплох, чуть не силком. Но опаивать и в мертвом состоянии ее… Нет, прости, Михаил Андреевич. Это совсем мерзостно… Да и ты только так говоришь, а и сам на такое не пойдешь!

      – У меня нет иного способа… Я ее люблю до страсти, до потери разума! – воскликнул Шумский. – А она на меня и смотреть не хочет… Она со мной охотно беседует и ласкова, любезна. Но чуть я единым словом промолвлюсь об моей к ней любви – она так и застынет, так ее и поведет всю или скорчит, будто ледяной водой окатили с головы… Что ж мне делать? Ну, рассуди…

      Наступило молчание. Квашнин пожал плечами, вздохнул и двинулся…

      – Куда же ты?

      – Домой… три часа… Да и всех пора разогнать. Они рады у тебя до следующего дня сидеть… Будешь завтра на позорище?.. Ну, на этом представленьи новых немецких паяцев, что балаган поставили на Дворцовой площади?

      – Нет, не буду…

      – Отчего? Весь город собирается, билеты все уже с неделю разобраны! Да и у тебя билет взят…

      – Не могу. И рад бы, да нельзя. Она с отцом там будет. Вчера сказывала, – отозвался Шумский задумчиво.

      Квашнин развел широко руками и театрально наклонился перед товарищем…

      – Ничего не понимаю… Видаешь обоих и отца и дочь, беседуешь… А когда где можно повстречать барона или красавицу, – бежишь, как от кредиторов…

      – А дело, Петя, простое.