Аракчеевский сынок. Евгений Салиас-де-Турнемир

начал Шумский странным голосом, не то серьезно, не то шутливо… Глаза его сияли грустным светом, а полуулыбка на губах скользнула так, как если б он собирался рассмеяться громко и весело.

      – Ну, спрашивай…

      – Ты сядь… сядь прежде…

      – Да нешто дело какое?

      – Дело, братец, да еще какое!..

      – Ночью… вдруг…

      – Да, вдруг… и ночью… Ты не переспрашивай, а слушай. Совет мне твой нужен.

      – Совет… А? Знаем… не впервой… Хочешь, чтобы я тебе отсоветовал худую затею, для того, чтобы все-таки, наплевав на мой резон, поступить по-своему… Не впервой… Ну говори, что еще надумал. Спалить все Адмиралтейство, что ли?..

      – Нет, ты не отгадчик, Петя… Я хочу у тебя спросить, где мне достать такого питья, от которого спят люди…

      – В аптеке… А то и от вина спится тоже…

      – Ты не балагурь. Мне нужно это. Как оно зовется?.. Сонное питье… сонный порошок что ли? Ну? Дурман что ли? Мне надо опоить одну милую особу… Понятно сказал, кажется…

      – Это уж не чухонку ли? – воскликнул офицер.

      – Квашнин! – вдруг выговорил Шуйский глухо. – Я тебе два раза запрещал…

      Но голос молодого человека оборвался от прилива мгновенного гнева. Лицо слегка исказилось и губы дрогнули…

      – Вона как?! – удивился Квашнин, и, пристальнее глянув в лицо приятеля, он прибавил своим мягким и успокоительным голосом:

      – Прости, Миша… Я ведь только сейчас понял. Я все думал, что это у тебя простая зазноба, каких сотни бывают… А ты видно всем сердцем втюрился… Прости, дальше так называть ее не буду… Ну, сказывай…

      – Да… Это она… Ее мне надо так взять…

      – Это распробезумнейшая затея!.. На этом ты, как кувшин, и головку сломишь! – тревожно вымолвил Квашнин. – И отец твой тебя не помилует и от государева гнева не упасет. Полно, Михаил Андреевич, ты знаешь, что я в этих делах на все руки. Сами вы меня называете любовных дел мастером. Но это… Но эдакое дело… С баронессой!.. Ведь ее отец друг и приятель другой, тоже баронессы, Крюднерши!.. Они оба к одной секте, сказывают люди, принадлежат; вместе на один манер и Богу молятся, и чертей вызывают… Оскорби барона, он к Крюднерше бросится, а та к государю, а государь за графа возмется, а твой отец за тебя… А ты в Ставрополь с черкесами драться улетишь с фельдъегерем…

      Наступило молчание. Квашнин глядел в лицо друга во все глаза, широко раскрытые и удивленные, а Шумский понурился и задумался.

      – Что ж я буду делать? – выговорил он, наконец. – Я ее так полюбил, как еще никогда мне любить никого… и во сне не грезилось…

      – Любишь, а бегаешь от нее как черт от ладана… Не понимаю!..

      – Как бегаю?!. – удивился Шумский и, вдруг спохватившись, прибавил: – Да… да, помню… Это в собраньи-то?!.

      – Вестимо. Когда я тебе сказал, что барон с дочерью приехали, ты бросил совсем невежливо свою даму среди танца и выскочил из собрания как укушенный, или как прямо бешеный.

      Шумский начал весело смеяться…

      – Странная любовь, – продолжал уже