Сны о Чуне. Дмитрий Воденников

свиданья, – кричат на площадке друг на друга

                                                        соседские дети.

      – До свиданья, – я отвечаю.

      И действительно, до свиданья.

      Потому что с утренней елкой, с самой лучшей

                                                   елкой на свете

      не бывает на самом деле ни прощания, ни разлуки.

      Дома Гофмана сейчас тоже на свете нет. Как и матери Чуни, и Чуниного отца, и, наверное, некоторых ее братьев и сестер.

      Сейчас можно найти только в книгах и в интернете, как же выглядел Кёнигсберг во времена сказочника. Но вот узнать, как выглядела квартира, превратившаяся в пустырь из-за проделок Крысиного Короля – серого и беспощадного времени, – невозможно. Однако на одном старом фото я этот бывший дом Гофмана нашел. Люди идут в сторону телерадиокомпании «Калининград» и смотрят иногда на большой камень. «На этом месте стоял дом, в котором родился писатель Эрнст Гофман», – гласит надпись на камне.

      Ну а в сумерках (хоть я, конечно, знаю, что

      в сумерках спать нельзя)

      я забираю с собой на кровать собаку

      и тебя к себе забираю:

      два тепла, шебуршащихся рядом,

      шумно думающих тепла

      (достаточно туповатых, надо сказать, тепла) —

      это слишком смешно для счастья; и я, вздрагивая,

                                                               засыпаю.

      …Посмотри, сколько разной чуши, ерунды золотой

                                                      и нарядной

      висит на убитой елке: облепиха, Урал, Алтай,

      и Россия висит на ветке, и синий шар Амстердама,

      и дворник скребет лопатой, и яблоко —

                                                        Индокитай.

      Проходит день, наступает ночь, про Гофмана мы уже забыли, Чуня спит между мной и тобой, но под твоим одеялом, и ей снится сложный сон.

      Как наступает сочельник, как выходят жители немецкого города на улицы, мелькают там и тут, а еще надо в церковь – и вдруг: колокол. В церкви поют.

      Хорошо, что еще на свете

      остается так елок много

      (да и если немного осталось): одиноких, двойных,

                                                               тройных.

      Как сказал Сашин тесть перед смертью:

      – Дайте ложечку Нового года, —

      (вот именно так и сказал: «Дайте ло-жеч-ку

                                                Нового года»),

      приложился к шипучей ложке, удостоверился —

                                                            и затих.

      По-моему, замечательно. По-моему, все

                                          замечательно:

      и то, что умрем, – замечательно, и то,

                                 что живем, – хорошо.

      …На елке висит и качается ушастое ваше

                                               сиятельство,

      щенячее наше сиятельство, доказанное