Наум Заревой – осиновый кол в руке революции. Константин Чиганов

сменить на Маэлия, например, в честь Маркса, Энгельса, Ленина. Теперь вот сменит – теперь все равно, Алена пусть посмеется с деревенскими. Теперь можно и в омут… Нет, омут лучше не вспоминать, опять всплывает в памяти белесое, безглазое, объеденное раками то, что было родным лицом…

      Комсомолец негромко запел: «Вставай, проклятьем заклейменный», и успел дойти до «это есть наш последний», когда краем глаза уловил темное движение за забором.

      Теперь уже прямо за светлыми в темноте дощечками, чуть впереди, шелохнулась бесформенная груда. Звук, тихий, похожий на скулеж животного или на скрип отходящей доски, – честный гвоздь из деревенской кузни словно пытался не пустить наружу что-то вовсе уже не человеческое.

      Василий дрогнул, холодная игла страха уколола в живот. Замолчал и постарался ускорить шаг, миновать проклятое место. И луна, стервь, назло, скрылась за дырявым облачком, и старая береза свесила здесь над тропой неопрятные космы.

      Собака! Ну конечно, залезла бродячая псина, может, еду на могиле оставили… Ведь недавно в деревне преста… нет, поповские словечки брось, шалишь. Тело перешло в неживую материю. Так. И нечего трястись. Атеисту и материалисту стыдно, а не страшно. Вот и береза остается позади, вот и…

      На плечи ему рухнула холодная, вялая тяжесть, обхватила руками, кривые когти вспороли рубаху на плечах и добрались до тела. Вася всхрипнул, обезголосив. Ужас предсмертной минуты и тоска по молодой, едва начатой жизни рванули его прочь, подбросили, но неживая и хищная туша неотрывно повисла на спине. Нос парню забил дух разложения, когтистая лапа вцепилась в волосы, с неотвратимой силой отогнула голову вбок, к плечу. Острые клыки прошили тонкую потную кожу и пронзили сонную артерию.

      Чмоканья уже никто из живых не услышал.

      Явление 1

      в котором трещит вишневый мотоциклет

      Товарищ Коркин, начгубчека, сидел у открытого окна в кабинете и тряпочкой шлифовал эфес почетной революционной шашки. Латунный эфес блистал золотыми зайчиками, но начгуб все равно не успокаивался. Его душу терзал не зеленый налет эфеса. Терзал материалистический труп единственного в недалеком селе Шишигове комсомольца. Парня шебутного, немного политически незрелого, но твердого, правильного товарища.

      За окном кривоногий, рябоватый чекист Мартынов выводил свою гнедую кобылу, что-то ей приговаривал нежно. Кобыла лоснилась на солнце, и в который раз Коркин заподозрил, что потаскивает для любимицы овес хитрован Мартынов из кладовой, ох, потаскивает…

      Думать про обескровленного парня, у которого выкачали (высосали? бред!) жизнь не иначе как через ранки на горле, в такой день ну совсем же не хотелось. Ну а если враги? Если заговор? Шпионаж? Кого к стенке поставят, раз проворонил? И правильно поставят. И за дело. Знать бы, что с этим делом поделать… Коркин вздохнул и зажал шашку меж обтянутых зеленой диагональю бриджей колен. Про маленький морг в соседнем домике и ледник в его подвале думать все равно было гадко.

      Кобыла вскинула точеную узкую голову, и Мартынов еле