Наум Заревой – осиновый кол в руке революции. Константин Чиганов

тоже прочел стихи, еще более непонятные и угловатые. Немного картавя и взмахивая рукой.

      Круши и лей

      Огонь мести.

      Флаги взвей,

      Колонн по двести!

      Кончим мир

      Старье убогое,

      Будет пир

      В раю Боговом!

      Наум потряс головой и подумал, что холод, пожалуй, был бы поприятнее такой поэзии. К холоду он на фронте почти привык. Чуткое ухо выделило слово «государь», и сказал это демонический Виссарион одному из старичков в пыльном буром сюртучке.

      Если бы не тренированность слуха ночной разведкой, фраза и не попала бы Науму, но теперь он поймал и окончание разговора.

      – …в полночь, и когда Государь проснется, все переменится, народ у нас проснется тоже. Мне скоро идти, я готов.

      – Господь в помощь. Но я был против.

      – Господь тут не при чем. Тут иная сила, самая мятежная. Вы еще ее увидите во славе!

      Старичок отчего-то перекрестился, молодой только улыбнулся высокомерно.

      Брюнет вышел. Еще три минуты, пока оденется и уйдет…

      Наум оглядел залу, и среди молодежи заметил Григория. Подошел, дернул его за рукав, отвлекая от комплиментов талантам носато-митенковой девицы. Та зыркнула только, прикрываясь щипаным черным веером.

      – Слышь, Гриша, ты этого Виссариона неистового хорошо знаешь?

      – Орлецова? Нет, почти не знаю. Слышал, что какой-то магией увлекается. Кабалистика или что там. Но как поэт стар, скучный. Время не чует.

      – Хрен с ней, с поэзией. Чует зато моя шея, проследить надо. Тут он вроде что-то задумал. Ты ж вроде представитель власти.

      – Ну… да… – но взгляд голубых Наумовых глаз был так неожиданно пронзителен, что поэт не нашелся спорить и пошел, не прощаясь, в прихожую.

      Девица и ее дохлая лиса проводили их змеиными взглядами.

      Они увидели мистика на улице. Черное пальто с широкими полами, сам без шапки, волосы треплет ветер. Странно смотрелся в его руке увесистый узел. Орлецов быстро шел, не оглядываясь, словно спешил на встречу.

      Наум как-то подобрался, толкнул Гришу плечом, и они зашагали следом.

      Шли с полчаса, сначала Орлецов направился от Невы, потом вроде бы передумал, сделал крюк и зашагал еще быстрее в сторону Заячьего острова. Совсем стемнело, за тучами не видать было звезд и луны. Почему-то на их пути не попадались патрули, словно Петроград уже окончательно, бесповоротно вымер. Миновали темный, страшный сейчас Исаакий, вдали блеснуло, и Гриша подумал, не ангел ли на шпиле крепости попал под пробившийся лунный луч.

      В самой поэтической обстановке ночной столицы ему было холодно и, признаться, страшновато непонятно чего. Наум Заревой, словно волкодав по горячему следу, молча шагал за черным человеком, кажется, глаза Гришиного спутника светились – хотя это уж совсем чепуха и поповство.

      Виссарион впервые оглянулся (Наум толкнул Гришу к стене жесткой рукой), видимо, успокоился и ступил на Корнверкский мост, черный ход в Петропавловскую крепость.

      – Чего у вас там нынче творится? – спросил Наум вполголоса, хотя они были достаточно