Иван Грозный. Сожженная Москва. Александр Тамоников

об том речи ведешь, Осип.

      – О том, Михайло, уж мне ли не знать тебя? Но… твои дела, это твои дела. Твою Алену с Петрушей надобно домой отправить. Чужбина есть чужбина, тут свободным никогда не почувствуешь себя.

      – О том был разговор с Афанасием Федоровичем.

      – И что порешили?

      – Узнаешь, Осип, вечером и узнаешь.

      – Чего сам не молвишь?

      – У нас еще будет время поговорить.

      – Надолго тут?

      – С рассвета завтра поеду в Кафу, но вернусь.

      – Не понял? Чего мотаться туда-сюда?

      – И про то узнаешь.

      Дьяк Агапов позвал всех в домовую церковь. Там собрались все – от посла Нагого до холопов. Помолились. Потом направились в трапезную, где ожидал обед, но тут уже расселись по отдельности – посол и его помощник с посланниками, стрельцы и прислуга.

      Пообедав, разошлись, по старой русской традиции, по покоям на дневной сон.

      А как проснулись, уже и вечер подступил.

      После ужина Тугай имел разговор с окольничим Нагим. Затем прошел в покои, отведенные Бордаку, и с ходу спросил:

      – Чего ж ты, Михайло, не сказал, что Алена с сыном поедет со мной на Москву?

      – Хотел сначала убедиться, что посол не изменил решения.

      Тугай присел рядом с Бордаком:

      – Ну, до Москвы мы твоих Алену и Петрушу довезем, а там куда? Она же вроде как из-под Брянска?

      – Нету у нее никого ни в Брянске, ни в селе, ни на Москве. На мое подворье и отвезешь. Там Герасим с женой Марфой пока всем заправляют, хотя и заправлять-то особо нечем, им передай Алену с сыном и мой наказ, чтобы жили, как хозяева, а Герасим с Марфой помогали всем, чем могут.

      – Добре, сделаем. Правильно ты решил. Бабы должны с мужиками жить. И мужики с бабами. Ныне, когда война, одиноких вельми много. Так не должно быть. Да и пошто тебе не венчаться с Аленой? Хотя… – Тугай выставил перед собой ладони: – Молчу, молчу!

      Переговорив с гонцом, Бордак лег спать.

      На рассвете он покинул селение. На этот раз Михайло не особо жалел молодого скакуна, в то же время и не загонял его. Он знал, как обращаться с конями. На обратную дорогу у него ушло два дня. Даже меньше, потому как в Кафу он въехал, когда муэдзин с минарета созывал правоверных на вечернюю молитву. Вернулся тем же путем, что и выезжал. Подъехал к задам подворья Ризвана, спешился и повел коня через сад. Алена в это время выносила ведро, увидела своего спасителя, вздрогнула от неожиданности и уронила ведро.

      – О, господи, Михайло! Испужал до смерти!

      Бордак, проводя мимо коня, сказал ей:

      – Ты вот что, Алена, как помоюсь да перекушу, поговорим.

      – О чем? – встревожилась она.

      – Для тебя, да и для меня о хорошем, не волнуйся. Петруша спит, поди?

      – Нет еще. Сын Ризвана, Хусам, ему тряпичную игрушку принес, играется у хаты.

      – Хусам, говоришь?

      – Да, а что?

      – Тебе он, поди, тоже подарок сделал?

      – Нет, Михайло, с чего ты взял?

      – А что? Он молод, ты молода…

      – Вот