Поле битвы – душа. Андрей Россет

что монастырь собирается перекрасить купола центрального собора, и нанял для этого специальную бригаду альпинистов. И хорошо бы предварительно построить для альпинистов строительные леса на крыше храма. Не знаю, кому пришла в голову эта «технотронная» мысль, но человек этот наверняка впоследствии об этом не раз пожалел. Требовалось три человека. Несмотря на то, что работа высоко оплачивалась, скаламбурю – поскольку работать надо было высоко, вызвались только двое. Одним из этих двоих, как вы уже догадались, оказался я.

      Высоты я не боялся совершенно. Это не имеет отношения к числу моих немногочисленных достоинств (кажется, их всего два или три, хотя, может быть, я себе льщу), скорее, относится к особенности характера, его способности наслаждаться лежащей под ногами бездне. Когда я оказывался с высотой один на один, в душе рождался необъяснимый восторг, словно заклеивающий голос разума ответственного за страх пленкой скотча, то есть вроде он и был, но слышно его не было. Тогда я не знал, чем это объяснялось: особенностью психики, генетической памятью, или памятью возможных реинкарнаций, но ответ на этот вопрос придёт с одним из фрагментов той таинственной Мозаики, о которой весь рассказ ещё впереди. Это я пока, по закону жанра, описываю вам милые моей памяти картины – эти застывшие в янтаре времени сцены жизни, которым ещё предстоит лечь на одну из чаш весов Немезиды вместе с действительно значимыми поступками, мыслями, эмоциями и намерениями. Хотя, быть может, самым тяжелым на этой чаше окажется не само содержимое, а его последствия… Но не будем о грустном, вернемся к рассказу.

      В детстве, когда отец служил подводником, и мы жили на Камчатке, я в возрасте восьми – девяти лет полез на скалы, чтобы нарвать маме к 8 марта букет красивых голубых цветов, росших пучками в расщелинах между камней. Не помню, на какую высоту я поднялся к тому моменту, как сорвался со скалы. Не помню, как сорвался. Помню, как очнулся внизу, лежащим на камнях: немилосердно печёт солнце, голова гудит, в левой руке зажат пучок этих самых голубых цветов. Это происшествие ничуть не отбило у меня охоты в одиночку лазать по скалам. В детстве я с энтузиазмом и без всякого страха исследовал камчатские скалы, потом скалы под Владивостоком, куда перевели служить отца, а позже, в юности, сменил их на скалы Крыма. И никогда не пользовался страховкой. Что говорит либо о том, что моя интуитивная вера в Ангела-Хранителя имела на то основания, либо о врожденном идиотизме.

      Так что, когда монастырю понадобились волонтеры без страха высоты, я вызвался первым. Я рвался тут же, немедленно забраться на купола без страховки и покрасить их, не ожидая приезда альпинистов. Как ни странно, вместе со мной, молодым и «безбашенным», вызвался уже седой, на пятом десятке лет семинарист, веселого, общительного нрава, но с затаённой печалью в глазах, как будто своим веселым нравом он хотел спрятать от окружающих какую-то живущую внутри боль. Он оказался бывшим альпинистом, бывшим ремонтником высотных линий электропередач, бывшим машинистом электровоза,