Мещане. Алексей Писемский

шаги, и в дверях показался камердинер Бегушева, очень немолодой, с измятою, мрачною физиономией и с какими-то глупо подвитыми на самых только концах волосами.

      – Принеси мне из кабинета большой портрет Домны Осиповны, – сказал ему Бегушев.

      Камердинер не трогался с своего места.

      – Портрет Домны Осиповны, – сказал ему еще раз Бегушев.

      Лицо камердинера сделалось при этом еще мрачнее.

      – Да он-с висит там, – проговорил он, наконец.

      – Ну да, висит! – повторил Бегушев.

      – Над столом-с!.. На стол надо лезть! – продолжал камердинер.

      – На стол, конечно! – подтвердил Бегушев.

      Камердинер, придав своему лицу выражение, которым как бы хотел сказать: «Нечего вам, видно, делать», пошел.

      В продолжение всей этой сцены Тюменев слегка усмехался.

      – Прокофий твой не изменяется, – сказал он, когда камердинер совсем ушел.

      – Изменяется, но только к худшему!.. – отвечал Бегушев. – Скотина совершенная стал: третьего дня у меня обедали кой-кто… я только что заикнулся ему, что мы все есть хотим, ну и кончено: до восьми часов и не подал обеда.

      Тюменев при этом покачал головой.

      – Охота же тебе держать подобного дурака, – проговорил он.

      – Но кто ж его возьмет без меня? – возразил Бегушев. – У него вот пять человек ребятишек; он с супругой занимает у меня четыре комнаты… наконец, я ему говорю: «Не делай ничего, пользуйся почетным покоем, лакей и без тебя есть!» Ничуть не бывало – все хочет делать сам… глупо… лениво… бестолково!

      – Это может хоть кого вывести из терпения! – заметил Тюменев.

      – И выводит: я пускивал в него чернильницу и бритвенницу… боюсь, что с бешеным моим характером я убью его когда-нибудь до смерти. А он еще рассмеется обыкновенно в этаких случаях и преспокойно себе уйдет.

      – Он знает, – протянул Тюменев, – что ты же придешь к нему просить прощения.

      – В том-то и дело! – воскликнул Бегушев. – Мало, что прощения просить, да денег еще дам.

      На этих словах он остановился, потому что Прокофий возвратился с портретом в руках, который он держал задом к себе и глубокомысленно смотрел на него.

      – Петля вон тут лопнула, на которой он висел, – доложил он, показывая портрет барину.

      – Потому что ты не снял его, а сдернул, – сказал тот.

      – Да кто ж до него дотянется туда! – почти крикнул Прокофий.

      – Ну, пожалуйста, не оправдывайся! – остановил его Бегушев.

      Прокофий на это насмешливо только мотнул головой и ушел.

      Бегушев передал портрет Тюменеву, который стал на него смотреть – сначала простым глазом, потом через пенсне, наконец, в кулак, свернувши его в трубочку.

      Бегушев с заметным нетерпением ожидал услышать его мнение.

      – Elle est tres jolie et tres distinguee[7], – произнес, наконец, Тюменев.

      – Да!.. Так! – согласился с удовольствием Бегушев.

      – Что она?.. – При этом Тюменев нахмурил

7

Она очень красива и очень изысканна (франц.).