Оленька, или Завтра было вчера. Наваждение. Игорь Арсеньев

прикрыла глаза тыльной стороной ладони и разные, самые разные, порой, жгучие, непристойные мысли неведомо откуда и куда потекли, точно обжигающий, расплавленный воск искал себе новую форму: «Отчего все так странно? Как принять, что до нас кто-то жил, а потом помер? И я – я тоже умру? Или вот книги – сколько их! А ведь кто-то их сочинил! Кто-то до меня также мучился, переживал за свое будущее, за будущее своих детей!»

      В детстве Оленьке часто снились странные сны. Например, огромный тетрадный лист в клетку, и надо эти клеточки пересчитать, а их огромное количество! Или, – с одной стороны находится море, с другой – огромный кратер, и надо столовой ложкой перелить море в этот кратер. Ужасное чувство невозможности и безысходности! «Зачем пирамиды, сфинксы, Египет, Новруз, каналы Венеции, экспедиции на Луну, Пасха, освоение Марса? Зачем Врубель, Пушкин, Дали, Пикассо, Роберт Ланц, Хэвлок Эллис? Зачем города – большие, запутанные, когда можно и правильнее жить красиво на просторе, проще в лесу или на берегу озера, или реки, где можно свою жизнь устроить разумно без суеты? Зачем сложности с транспортом? Сиди в деревне, сажай репу: наслаждайся. И – главное: зачем Бог вложил мою душу в женское тело, мм? Мог бы и со мной посоветоваться…»

      Илларион развернулся к Оленьке и задышал в ее сторону. «Фу! Не буду тебя провожать, назло притворюсь спящей! Пусть тебе, а не мне станет стыдно!» Муж, хрустнув суставами, потянулся, левой ступней погладил кота, и, спотыкаясь, прошлепал в ванную комнату.

      Оленька чуть не плакала: «Как он мог со мной так, бессовестно поступить?! Пост – понимаю; воздержание, но зачем, когда ты муж, я жена?» Время бежало, как вода из-под крана. Илларион фыркал, крякал… «Уверена, что хочет меня, как всегда с бодуна. А зачем? Как буду смотреть ему глаза, когда вчера меня, можно сказать, разложили, и где?.. кто?.. Боже! Почему я не сопротивлялась? Ведь запросто могла звездануть Максу по роже, закричать, призвать помощь… Времени было сколько угодно, когда он, не глядя в глаза, нагло ухмылялся и при этом стягивал с меня обувь и стринги – сволочь ученая! Боже! Да ведь я сама, как дура, все позволила!»

      У Оленьки затекло тело, котофей ей явно мешал. Она провернула ступни ног по часовой и обратно, и ее вновь так же быстро, накрыл волнующий шепот фантазий. Ее обнаженные конечности, губы, лицо, точно под ударами электрической пытки, бились в конвульсиях. «Да, да, я – порочная! Я даже страшно порочная, как – Вавилонская блудница, как Мария египетская, как… Анна Каренина! Конечно, я – похотливая самка! Боже мой, как это… кайфово чувствовать себя удовлетворенной. Однако как нужно хотеть, чтобы так обильно, агрессивно, так смачно, так ароматно кончать?»

      Сказать по правде, Оленька никак не могла остановить тот затянувшийся, глубинный, непроизвольный процесс потому, что ей пришлось выбирать: либо испорченный макияж, либо забрызганная шифоновая блузка. И даже теперь, Оленька облизала губы, реанимируя в памяти новый для нее, потрясающий головной кульбит: ее глотка и лоно по наитию как бы…