Всё нормально. Сергей Гречишкин

котором год смены столетия не всегда был високосным. Таким образом, к началу XX века путешественнику, приезжавшему в Санкт-Петербург, например, из Берлина, приходилось не только переводить карманные часы на два часа, но и календарь почти на две недели вперёд. В январе 1918 года Совет народных комиссаров устранил это досадное разночтение, издав указ, согласно которому сразу после 31 января наступало 14 февраля. Поэтому годовщина 25 октября – дня, когда большевики захватили власть в стране, – пришлась на 7 ноября.

      В этот день советские граждане второй раз в году выходили на улицы с теми же лозунгами на растяжках и красными флагами. Всё было примерно так же, как и 1 мая, за исключением погоды. Климатические условия холодной, ветреной, дождливой, а иногда и снежной поздней ленинградской осени определённо портили людям праздник.

      Вопреки моим рано пробудившимся антисоветским чувствам, демонстрации я любил. Как минимум это был повод прогуляться по городу. Плюс всегда был шанс оказаться в толпе рядом с приятелями или с девочкой, которая тебе нравилась.

      Заметка на полях: когда в 1991 году СССР распался и годовщина Октября в качестве национального праздника была отменена, большинство россиян остались недовольны. За семьдесят лет люди генетически привыкли к тому, что в начале ноября есть ещё один непременный выходной и вполне логичный повод культурно отдохнуть. Чутко уловив народные чаяния, в 2005 году власти придумали новый праздник: День народного единства. Он был назначен на 4 ноября в честь изгнания поляков из Москвы в XVII веке, о чём во всей стране были осведомлены, наверное, лишь несколько десятков историков. Однако никого особенно не волновало, чтó именно праздновать. Важно было лишь то, что заслуженный выходной в ноябре сохранялся, вместе с веской причиной укушаться в дубовые дрова.

      К тому времени, когда я вступал в пионеры в 1980 году, движение давно утратило революционный пыл. Внешняя упаковка осталась, но внутри была звенящая пустота. В противоположность, например, американским бойскаутам, проникнутым искренним звёздно-полосатым патриотизмом, советские пионеры прекрасно понимали, что участвуют в профанации. Все понимали, что пионерская атрибутика – барабаны, галстуки и алые флаги – просто показуха. Мы маршировали не по случаю успехов нашей родины и не во имя скорого наступления коммунизма, а потому, что так нам велели учителя. И всё же, невзирая на формализм и лицемерие, которое насквозь пропитывало всю советскую систему, перевод в пионеры являлся для советского ребёнка важной вехой взросления. В пионеры принимали в несколько заходов. Если ты хорошо учился и за тобой не числилось нарушений по части дисциплины, то ты проходил в первую очередь в ритуально-обрядовой процедуре посвящения.

      У нас планку «первой очереди» взяла половина класса, включая и меня. Остальных одноклассников-лузеров постригали в пионеры на пару месяцев позже, и всё это время они, как придурки, ходили с позорными октябрятскими звёздочками. Никого не смущало такое пассивно-агрессивное унижение.

      Нас