Замок. Франц Кафка

пришлось, что он не своим именем назвался. Но сейчас ему было не до них, слишком уж занимал его телефонный разговор.

      – Йозеф? – переспросил голос. – Помощников зовут… – тут возникла пауза, очевидно, голос у кого-то сверялся, – Артур и Иеремия.

      – Так то новые помощники, – возразил К.

      – Нет, прежние.

      – Новые, это я прежний, нынче в распоряжение господина землемера прибыл.

      – Нет! – гаркнули на том конце провода.

      – Кто же тогда я? – спросил К., сохраняя прежнюю невозмутимость.

      Опять повисла пауза, и тот же голос, с тем же речевым изъяном, только тоном пониже и вроде бы уважительнее, вдруг протянул:

      – Ты – прежний помощник.

      Вслушиваясь в этот переменившийся голос, К. едва не проворонил следующий вопрос:

      – Так чего тебе надо?

      В эту секунду К. охотнее всего просто положил бы трубку на рычаг. От этого разговора больше ждать нечего. И все же, напоследок и скороговоркой, почти против воли он спросил:

      – А когда моему хозяину можно прийти в Замок?

      – Никогда, – раздалось в ответ.

      – Хорошо, – сказал К. и повесил трубку.

      Между тем крестьяне за спиной обступили его почти вплотную. Помощники, то и дело на него оглядываясь, якобы изо всех сил пытались их оттеснить. Похоже, однако, они только ломали комедию, хотя крестьяне, явно удовлетворенные итогами телефонных переговоров, помаленьку им поддавались. Но тут их толпу с тылу решительным шагом рассек человек, который, подойдя к К., с поклоном вручил ему письмо. К. принял письмо, а сам не спускал глаз с человека, ибо тот почему-то казался ему сейчас важнее. Было большое сходство между ним и помощниками: такой же стройный, одет в такое же ладное платье, такой же ловкий и спорый, как они, а все-таки совсем другой. Вот бы такого молодца ему в помощники! Чем-то он напомнил К. женщину с грудным младенцем, виденную в доме кожевника. Одет он был почти во все белое, и платье это, хотя и не из шелка, а зимнее, как и у всех прочих, вид имело нарядный и праздничный, будто шелковое. Светлое, открытое лицо, огромные распахнутые глаза. И удивительная, бодрящая улыбка; сейчас он даже рукой по лицу провел, как бы норовя эту улыбку стереть, но ему это не удалось.

      – Ты кто такой? – спросил К.

      – Варнавой меня зовут, – отвечал тот. – Я посыльный.

      Губы его, когда он говорил, раскрывались и смыкались мужественно, но вместе с тем и нежно.

      – Нравится тебе тут? – спросил К., обводя рукой по-прежнему не терявших к нему интереса мужиков, которые, все как на подбор, с перекошенными, иначе и не скажешь, образинами, – словно каждому размеренными ударами долго сплющивали черепушку, и мука этого сплющивания изуродовала лица пожизненно, – стояли вокруг, раззявив рты, раскатав толстые, слюнявые губы, и то ли глазели на него, то ли нет, потому что тупой, смутный их взгляд беспрестанно блуждал, убегая в сторону и подолгу задерживаясь на предметах вовсе уж никчемных, – а потом К. ткнул в помощников, что, стоя в обнимку, щека к щеке, одинаково лыбились, и неясно было, чего больше в их улыбке, подобострастия