Опьяненный любовью. Салли Маккензи

после того, как ты уехал из Англии. А потом не знала, где ты и как тебя найти. – Пен покраснела. – Но если бы даже знала… – Она запнулась. Ей не хотелось об этом говорить. Ее слова лишь подтвердили бы огромную разницу в их социальном положении. – Я не могла написать тебе, Гарри, потому что… – Ну говори, выскажи все! – Я не умела писать.

      Гарри попытался скрыть свое удивление, но оно промелькнуло в его глазах.

      – Теперь-то я умею и писать, и читать, – торопливо заверила Пен Гарри, будто оправдываясь. – Научилась, поселившись в приюте. И ты можешь быть уверен, я позаботилась, чтобы Гарриет росла грамотной. – Она не стала скрывать свою гордость дочерью. – Наша девочка очень способная.

      Гарри кивнул:

      – Замечательно.

      Замечательно? Нет, это не просто замечательно, это куда важнее, это возможность для Гарриет не знать многих ограничений в жизни.

      Кроме тех, что наложены обстоятельствами ее появления на свет.

      – Да и какой был смысл в письмах тебе, даже если бы я и могла их написать? – произнесла Пен с явным вызовом в голосе. – Ты же не мог вернуться домой в разгар войны.

      Да и без войны незачем было возвращаться. Единственное, для чего следовало бы приехать, так это чтобы жениться на Пен, избавив таким образом Гарриет от позорного пятна незаконнорожденной.

      Но подобное не пришло бы ему в голову, да и ей тоже. Пен всегда понимала – и принимала – свое место в мире и в жизни Гарри.

      Гарри пытался побороть раздиравшие его путаные эмоции. Первым делом, гнев от встречи с этим святошей.

      «У меня есть дочь. У меня есть дочь уже десять лет без малого, а я об этом ничего не знал».

      Он злился на Пен, хотя разум подсказывал ему, что она поступила правильно. Если Пен до самого его отъезда в Европу не знала о том, что беременна, позже ей было бы весьма непросто разыскать его, даже если бы кто-то и согласился помочь ей написать ему. Почти все время войны он был среди врагов. Более того, любое послание на английском, когда он выдавал себя то за француза, то за испанца, означало бы для него катастрофу.

      «Но я уже год в Англии. И Пен теперь умеет писать, однако не написала ни строчки».

      Кроме гнева его сердце и душу терзала неотступная боль, готовая поглотить его без остатка. Девять лет жизни его дочери прошли без него…

      – И потом, моя жизнь была… достаточно сложной, – добавила Пен.

      О боже! Его словно окатили ледяной водой. В памяти всплыло многое из того, что уже успело забыться.

      – Как воспринял все это твой отец?

      Как? Заехал ей кулаком в лицо.

      Нрав у мистера Барнса был крутой, особенно в подпитии, что случалось с ним очень часто.

      Пен бросила на Гарри быстрый взгляд и опять отвернулась к реке.

      – Скверно воспринял.

      Гарри напрягся. Весь его гнев обратился вовнутрь: это он во всем виноват.

      Граф Дэрроу почувствовал себя последним негодяем.

      «Мне следовало держать себя и свои желания в узде, когда я понял, что должен буду уехать, а значит, бросить Пен на произвол