Опьяненный любовью. Салли Маккензи

попытаться возместить недостаток физической силы силой здравого рассуждения и… умением точно прицелиться.

      К счастью, Годфри решил не рисковать.

      – Я же был почти готов раскрыть перед тобой двери своего дома, – сказал он, застегивая жилет и с нарочитой беззаботностью сложив руки перед собой так, чтобы как-то защитить свое мужское достоинство. – Перед тобой… – Его нос снова сморщился. – И твоим ублюдком.

      Пен с такой силой сжала палку, что у нее побелели костяшки пальцев. Может, благодаря гневу у нее хватит силы сбить надменное выражение с этой гнусной физиономии.

      – Не смейте называть так Гарриет!

      – Почему же не сметь? А кто же она, если не ублюдок?

      – Неправда.

      – Ты, наверное, хочешь, чтобы ее называли «побочный ребенок» или «дитя любви»?

      «Гарриет – мое любимое дитя».

      Пен вдруг вспомнила, какой сильной чувствовала себя в присутствии Гарри. Любовь пылала в ее сердце так, что никто и ничто – ни ее отец, ни репутация, ни правила поведения, которые ей прививали с ранних лет, – не имело никакого значения. Все это меркло, становилось ненужным и незаметным, словно свеча при полуденном солнце.

      Она была тогда юной и наивной, но очень смелой.

      Такими смелыми бывают только очень юные, но оставшись одна с ребенком на руках, Пен поняла, что юные часто бывают и очень глупыми.

      Годфри покачал головой:

      – Слава богу, я вовремя узнал правду.

      Она замахнулась палкой, почти утратив всякую осторожность от ярости.

      – Нет, это я, слава богу, вовремя узнала правду. Вы ведь – просто гроб повапленный!

      Годфри дернулся, но быстро овладел собой.

      – На себя лучше посмотри, шлюха. – Он сделал шаг вперед.

      – Я ведь не священник. Мое дело хмель, а не святость. – Пен резко выставила палку по направлению к его паху, а сама на шаг отступила.

      Она не собиралась объясняться ни перед ним, ни перед кем бы то ни было и уж тем более просить прощения. Она не совершила ничего такого, что в глубине души могла бы назвать грехом.

      Хотя, конечно, все окружающие сочли бы это грехом. И смотрели бы на нее так, как смотрит сейчас Годфри. Они видели бы в ней женщину, лишившуюся своей женской чести.

      Шлюху.

      И что самое страшное, они считали бы Гарриет ребенком, которому лучше бы было не рождаться на свет. Именно поэтому Пен пришлось все эти годы притворяться вдовой.

      – Значит, ты хочешь поговорить о сельском хозяйстве? О вспашке и посеве?

      Глаза Пен сузились. Она заметила, что Годфри приближается. Замахнулась на него – он остановился.

      Но, к сожалению, не замолчал:

      – Ты, верно, позволяла всем мужчинам из здешней деревни вспахивать свое поле?

      – Что вы имеете в виду? – Пен задала этот вопрос помимо своей воли. Она прекрасно знала, что он имеет в виду.

      – Ну, давай, давай! Будет справедливо, если ты отдашь мне то, что давала другим. – Его губы скривились в уродливой ухмылке. – Рассматривай это как десятину.

      О боже! Как она могла допустить