На перекрестье дорог, на перепутье времен. Галина Тер-Микаэлян

Гурген, его жену приезд Анаит привел в восторг. Живая, как ртуть, Мариам ни на минуту не оставалась в покое, и если не делала работу, которую никому не доверяла – как, например, стирка тончайших кружев, засолка огурцов с помидорами, сервировка стола к приходу мужа или выбор наряда для посещения церкви, – то носилась по дому, делая замечания прислуге, недостаточно хорошо протершей сервант, или кухарке, слишком крупно нарезавшей лук для мяса. На бегу она успевала вытирать носы младшим детям, разбирать споры старших и награждать подзатыльниками неслухов. В первый же день после приезда Анаит Мариам подробно расспросила гостью о симптомах болезни и, даже не дав передохнуть с дороги, повела в город.

      Тифлис еще не оправился от страшных последствий нашествия Ага-Магомет-хана, от многих домов остались лишь нагромождения камней, однако встречались и вновь отстроенные богатые здания. Мариам привела Анаит в полуразрушенный домик на берегу Куры, окруженный маленьким, но ухоженным садом. Встретившая их старуха была похожа на высохший урюк, но взгляд ее выцветших глаз был острым и внимательным. Мариам долго говорила с ней по-грузински, старуха кивала, вытянув губы трубочкой и словно что-то пережевывая. Потом она коротко бросила по-армянски:

      – Разденься, женщина, и ляг на скамейку.

      Сильные гибкие пальцы ее больно мяли живот, один раз у Анаит даже слезы выступили, и она не удержалась, охнула:

      – Больно!

      Старуха удовлетворенно кивнула и надавила еще сильней.

      – Терпи, если хочешь поправиться. Пришла бы раньше, было бы не так больно. Будешь приходить каждый день, траву тебе дам – завари и пей. В бане пока долго не парься. Боли пройдут – тогда можно будет.

      Одевшись, Анаит развязала узелок и, достав серебряную монету, положила ее перед старухой. Внутри у нее все невыносимо болело, но она нашла в себе силы пробормотать:

      – Спасибо, матушка.

      Старуха отстранила монету.

      – Старая Кетеван у армян плату за лечение не берет. Когда кызылбаши (красноголовые – тюркоязычные кочевые племена, носившие шапки с двенадцатью пурпурными полосами в честь двенадцати шиитских имамов) Ага-Магомет-хана нас из домов выгнали и в Гянджу погнали, армянин меня у перса выкупил, три золотые монеты дал и домой отпустил. Сказал, я на его бабушку похожа. Поэтому у армянок я денег не беру. У грузинок возьму, у тюрчанок возьму, у русских тоже возьму, а у армянок не возьму.

      Умелые руки и трава Кетеван, жаркое тифлисское солнце и серные бани помогли – спустя два месяца Анаит уже чувствовала себя совершенно здоровой. Гурген сообщил ей, что один из его знакомых купцов поведет караван в Карс, с этим человеком она отправила мужу письмо:

      «…Болезнь моя меня больше не мучает. Истосковалась по тебе, мой дорогой муж и по нашим дочерям. Особенно скучаю, когда вижу детей Мариам и Гургена. Хотела отправиться в Карс с караваном еще неделю назад, но Мариам так слезно молила меня еще немного погостить, что я не смогла