Суть óстрова. О`Санчес

высказанному недоумению, правильнее было бы сказать: три пары штанин, ибо штанов оказалось трое, а не шесть. Три пары штанин, короче, и в виде бонуса козырному покупателю – три иголки, пришпиленные на картонку, с тремя узенькими шпулями ниток – черного, белого и зеленого цветов. Стороны остались очень довольны друг другом, хотя Сигорду пришлось первому проявить доверие и просунуть купюры сквозь клеточки сетки-рабицы, ограждающей территорию барахолки. Полиэтиленовый пакет со штанами был ему переброшен через этот же невысокий забор.

      Теперь самое важное было – добраться до дому целым и невредимым, да примерить обновки… Сигорд вдруг стал суеверным и пугливым: каждый лягавый вдали, каждый встречный ханыга казались ему угрозой, и деньги-то он взял с собой нешуточные, в кармане на груди лежало тридцать девять талеров, плюс барахло в пакете – не видно же, что там всего лишь ношеные штаны… Глупость несусветная, конечно же, – и деньги он с собой таскал куда большие, и пакеты с мешками, – а все равно страшно. Видимо, все дело в том, – решил про себя Сигорд уже дома, среди родных стен, – что из вещей ничего не покупал он очень и очень давно…

      Ага, зеркало надо сначала протереть получше… Все равно ни хрена не видать в сумерках, хоть на улицу под фонарь выбегай! Но Сигорд подавил нетерпение и благоразумно лег спать, предварительно поужинав вволю бульоном с хлебом, а на второе – сладким чаем с бутербродом на ливерной колбасе: праздник должен быть праздником!

      Человек спал в эту ночь крепко, на удивление беспробудно, а Дому – занеможилось: и потряхивало его, и ежило, и что-то скрипело в боках, осыпалось со стен волглыми штукатурными комками… Предчувствие было ему: завтра приедут ломать… А ведь только-только забрезжило хорошее, даже запахи на чердаке напоминали этим вечером…, едва напоминали, самое чуть-чуть, теплом да скудной снедью, которую уплетал человечек, прежнее бытие напоминали… Эх…

      Но пробудилось и расправило свои короткие крылышки безоблачное утро, за ним появился громогласный день да выгнал из дома прочь все дурные предчувствия и предзнаменования: никто не приезжал, ничего не ломал. Зато Сигорд, вместо того, чтобы спозаранку трудиться на пластмассовой ниве, почти полдня кривлялся перед кривым треугольным зеркалом, все мерил и мерил штаны, одни за другими, по почти бесконечному кругу.

      Старые он четырежды, а то и больше, обыскал по сантиметру, прежде чем выбросить – и они у него на руках окончательно расползлись на лоскутья, а новые оценивал вдумчиво, очень взвешенно, прежде чем решил: эти, самые черные, пойдут как парадные, на редкую носку. Эти, тоже черные, но с лоском на заднице и коленях, станут повседневные, а полицейские галифе, ПШ, полушерстяные, в самый раз будут для ползания по свалке. С запоздалым раскаянием Сигорд сообразил, что надобно было и на рубашки потратиться, но…

      – Забурел, Сиг, забурел!..

      – А что такое?

      – Броишься, весь из себя важный. – Бомж, по прозвищу Дворник, говорил нараспев, с улыбкой, но Сигорду явственно послышалась зависть в голосе Дворника, а под нею – недоброжелательство. – Жениться, что