Басурманин. Дикая степь. Милена Миллинткевич

можно ли аще страшнее, Зоремирушко!

      – А вот воротишься и прознаешь, можно аль нет.

      Зоремир убрал со стола, взял с лавки большую корзину и сложил в нее горшочки с мазями, мешочки с травами, крынки со снадобьями лечебными.

      – Позднехонько уже, светило за лес спряталось. Ступай почевать. А мне на болота надобно.

      – Как же это, батюшка? У тебя в твоем лесу и при свете дня мгла кромешная. До твоих болот далече идти, через чащу пробираться. А теперь еще пуще стало. Сыщешь ли дорогу?

      – Я у себя дома. Мне тут каждая тропка, каждый кустик, каждый ручеек ведом. Кликну волков и пущусь себе в путь не близкий. Травка мне одна нужна. Редкая. Такую токмо в одном месте сыскать можно, да и то, по ночи. Опять же, корешки целебные, кора дикая, замшелая, да вода мертвая. Поиссякли запасы мои. А скорёхонько понадобится, да много.

      – Да кому ж енто, батюшка? Кого у костлявой из лап вырвать вознамерилси?

      – Цыц, баба шальная! Раскудахталась, что та кура! – прикрикнул на Агафью старик, не с того не с сего разозлившись на ее расспросы. – То тебе знать не подобает. Ежели духам угодно станет, кого надобно, того и вырву. А ты, знай себе, помалкивай. Да языком где не попади об чём слыхала тут не мети. А то ты меня знаешь!

      На заимку Агафья летела как на крыльях и всё дивилась своей прыти: вроде и стара уже, а ноги сами бегут, поспешают, руки тяжести не чувствуют, да сил как по молодости, с избытком. А еще, словно подгонял кто, в спину подпихивал. Сколько раз оборачивалась – никого. Но стоит замешкаться, по сторонам позаглядываться – опять тычок, али затрещина. Так и воротилась домой засветло.

      А на заимке–то плачь, стоны, мольба. И народу, что на ярмарке!

      – Агафьшка, милая, спомоги!

      – Бабушка, подай хлебушка! Братику покушать!

      – Тётушка, родимая, уйми хворь проклятущую!

      – Ты мне отвару какого дай, Агафья, чтобы кручину излечить! Спасу нет от мук душевных! Того гляди помру!

      От боярыни Настасьи Магуты узнала Агафья, что за напасть приключилась в Рязани, в который раз подивившись Зоремиром сказанному. Больше всего старуха сокрушалась о безвестной судьбе княжича. Сколько слез было пролито! Сколько стенаний лес услыхал! Как теперь князю в глаза смотреть? Не уберегли!

      Поплакали. Погоревали. Да приладили теремного тиуна за порядком следить. Ратников, кому с бабами да детя́ми малыми выжить удалось от тяжкой доли их спасаючи, в дозор выставили, да за пропитанием снарядили. Они поперво́й ерепенились, мол, баба нам не указ! Бряцали мечами, всё порывались басурману вдогонку идти. Но Агафья их живо угомонила.

      – Лошадей не дам. Да и не послушают они вас, коли не велю. Вот воротится князь-батюшка, свои порядки поставит. А покамест вы все у меня подъедаетесь – по-моему будет.

      Ратники старухе перечить не стали – смирились. К вечерней зорьке следующего дня дело двинулось: дичи настреляли с достатком, грибов насбирали столько, что на год вперед насушить можно, да и погорельцев