Ричард Длинные Руки – бургграф. Гай Юлий Орловский

знаю. Я так его ненавижу.

      – Почему?

      – У меня отец и мать утонули в бурю.

      – Сочувствую.

      Она снова оглянулась, смягчила тон:

      – Весь наш город превратился в… сплошное развлечение. Люди перестали работать, только развлекаются. Потому и дивлюсь, чтоб одинокому молодому сеньору да не найти себе развлечений в самом городе?

      Я хотел было уточнить, что разве нет других развлечений, поинтереснее, но подумал, что лукавлю. Во все времена главными остаются базовые радости: выпить и потрахаться, потрахаться и выпить. И не так уж важно, трахаешься в пещере или на компьютерном столе.

      – Вообще-то верно, – согласился я. – Но с этим успеется.

      – Да и море не убежит…

      Дорожка подвела к крыльцу дома, там с одной стороны кусты роз вообще потонули под мощными зарослями чертополоха, с другой стороны – рассохшаяся бочка под водостоком с крыши, обручи проржавели и свалились, вода выбежала в щели. Женщина посмотрела на меня виновато, почти умоляюще.

      – Руки не доходят…

      – Да-да, – согласился я, – сад просто неимоверный… Так и кажется, что тянется до края света.

      Она поднялась на крыльцо. Я гадал, что же случилось, что одна в таком огромном хозяйстве. Не говоря уже о саде, сам дом содержать – это не меньше трех слуг надо, да и тем не придется сидеть сложа руки.

      В доме, на удивление, чисто, в первой же комнате светло, большой стол с тщательно выскобленной поверхностью, чистые шторы на окнах.

      Она слабо улыбнулась:

      – Я сейчас соберу на стол.

      – Да, если не слишком побеспокою…

      Наверху на лестнице послышались звонкие детские голоса. Я поднял голову. По ступенькам сбегают двое мальчишек, такие же черноволосые и со сросшимися густыми бровями, фамильная черта. Увидев незнакомца рядом с мамой, замерли, глядя на меня испуганными черными, как спелая смородина, глазами.

      – Мои старшенькие, – сказала женщина тепло, – Ганс и Фриц. А меня, кстати, зовут Амелия…

      – Рад слышать, госпожа Амелия. Старшенькие, это значит, что есть еще?

      – Есть, – ответила она почему-то грустно. – Аделька и Слул. Они еще совсем маленькие. Гансу и Фрицу одиннадцать и десять, а тем пять и три.

      – Счастливая у вас семья, – сказал я дежурную фразу, улыбнулся детям, повернулся…

      …и язык прилип к гортани. На дальней стене в простой раме портрет мужчины средних лет. Рисовал явно не придворный художник, а кто-то из начинающих гениев: смело, остро, без мелких деталей и вытютюливания, потому портрет выглядит почти живым, хотя это всего лишь набросок с хорошо прорисованным лицом, а плечи и грудь лишь намечены небрежными штрихами.

      Холодок продолжал растекаться по моему телу. Этого человека я уже встречал, да не просто видел… Да, это крупное лицо с холодными и жестокими глазами, тогда, помню, на меня пахнуло могильным холодом… И сейчас – как будто я на миг потерял одежду, стоя на холоде.

      Госпожа Амелия проследила за моим взглядом. На лицо ее легла печаль.

      – Это мой