Страстотерпцы. Владислав Бахревский

воздуху не перехватив, а этому и дышать не надо, хвалебная песнь, как медоточивая река, льется, благоухая и слепя сверканием.

      Когда пришла очередь Аввакуму к руке подходить, всколыхнулась в нем любовь к Руси великой, к шапке Мономаха, к святым князьям, от блаженного Аскольда до святейшего патриарха Филарета[36], святого и царственного дедушки Алексея Михайловича. Великий трепет объял душу, задрожало протопопово сердце. Господи! Иной раз такое о царе скажется, чего не всякий враг придумает. Вот он, царь-матка, самодержец Московского царства, обложен землями, царями и князьями, как сотами. В золоте, на золоте, а под золотом, в груди, опять же ясное золото.

      Лицо покойное, фигура дородная, а глаза уж такие серьезные, такие верящие тебе и Богу, что за все прежние злые и нечестные слова о нем, свете, – до слез стыдно.

      Поцеловал Аввакум руку государю, пожал.

      – Здорово ли живешь, протопоп? – спросил Алексей Михайлович. – Вот как Бог устраивает. Еще послал свидеться.

      – Господь жив, и моя душа жива, великий государь, – ответил Аввакум, – и впредь как Бог изволит.

      – Мы с царицей не раз поминали тебя. Далеко святейший Никон услал правдолюбца. Да мы тебя и в полуночной стране сыскали и для нашего царского дела, для Божеского, назад воротили. Был далеко, будь близко. Велел я в Кремле тебя поселить, на подворье Новодевичья монастыря. Помолись Господу обо мне, грешном, о царевиче Алексее Алексеевиче, о царице Марии Ильиничне, о всем семействе моем.

      – О тебе, великий государь, всем народом православным Исусу Сладчайшему, Заступнице Небесной молимся, всякий день тебя, государь, в молитвах поминаю.

      – О Марии Ильиничне сугубо помолись. Она, сердешная, за тебя большой ходатай.

      – Помолюсь, великий государь.

      – Ну и слава Богу.

      Сразу после церемонии Симеон Полоцкий чуть не рысью подскакал к Аввакуму.

      – Наслышан, протопоп, о твоем великом путешествии! Два года пути в одну сторону – подумать страшно. Но не дивно ли: Бог привел нас в Москву в одно время, тебя с Востока, меня с Запада. Будем же делать одно дело – пасти народ православный словом Божьим. Дозволь быть у тебя, батюшка.

      – Что ж не дозволить? Приходи, хотя сам-то я дома своего пока не видывал.

      – Как государь тебя любит! Счастливы подданные России! Ваш самодержец для всех сословий – отец родной, – пропел Симеон.

      – Грех так говорить, батюшка. Неужто не помнишь сказанное Исусом Христом: «И отцем себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец».

      Симеон улыбнулся, поклонился Аввакуму.

      – Строгие русские люди. Строгие. Только, батюшка, не согрешил я, называя великого государя великим словом. Люди, живущие у теплых морей, не ведают своего блага, ибо никогда не почувствуют кожею холода зимы.

      – Не смею много возражать тебе, ученому человеку, – не скрывая досады, ответствовал Аввакум. – А все же не медведи мы, своей пользы не знающие. Верно! Не во всякий век и не всякому народу посылает Господь таких царей, как наш Алексей