Повесть о Предславе. Олег Яковлев

ушёл в поход на задунайских болгар. Предслава с братом и сестрой провожали его до южных ворот детинца, откуда широкой петлёй, взметаясь на вершины холмов, бежал торный шлях. Синели васильки, желтели огоньки одуванчиков, вдали, по правую руку, тёмно-зелёной полосой высился густой лес.

      Юная княжна всё никак не желала расставаться с родителем и плакала навзрыд. Она упросила-таки Владимира позволить ей проводить рать до пригородного села Берестова. Князь посадил дочь впереди себя на коня и так ехал впереди дружины, в кольчуге и высоком остроконечном шишаке с наносником.

      – Вот, доченька, как возвернусь, привезу вам со Мстиславою парчу на сряду[81], – говорил отец. – А ещё серьги привезу златые, из самого Царьграда[82]. Ты не печалься, не кручинься. Вборзе я с сими болгарами разберусь. Рать у меня добрая, воины бывалые. Огонь и воду прошли. Ты мамку слушай и учителей своих. Всё лепо тогда будет.

      Предслава глотала слёзы и молча кивала светленькой головкой в белом убрусе.

      Но вот и Берестово открылось слева от шляха, огороженное дубовым тыном. На самой круче над Днепром широко раскинулся загородный княжеский терем, резной, изузоренный киноварью, украшенный по углам узенькими смотровыми башенками со стрельчатыми оконцами.

      – Фёдор! – строгим голосом окликнул Владимир Ивещея, который тотчас подскакал к нему. – Остаёшься в Киеве. Княжну отвезёшь назад в город. И гляди, ничего чтоб с нею не приключилось!

      – Слушаюсь, княже! – Ивещей приложил руку к сердцу и поклонился Владимиру. – Буду беречь её, яко зеницу ока.

      Ложь боярина выдали сверкнувшие исподлобья, наполненные злобой глаза.

      Предславе стало страшно, она крепче прижалась к отцу, снова расплакалась и сквозь слёзы, тряся головой, промолвила:

      – Не хочу с ним ехать! Отец, отче!

      – Да полно тебе, донюшка! Ну, чего опять расхныкалась? Фёдор тя до крепости токмо сопроводит, мамке передаст. Ну, полно. Негоже тако-то вот, на людях. Княжая дщерь всё ж таки ты еси.

      Слова отца подействовали на юную княжну, она вытерла слёзы и послушно пересела к Ивещею. Боярин, пустив рысью свою гнедую кобылу, поскакал обратно к киевским воротам.

      Мимо пролетали пригородные слободы. Княжна молчала, Фёдор тоже не вымолвил за время пути ни слова, только хмуро озирался по сторонам да злобно сплёвывал сквозь зубы. В душе его росла и крепла ненависть к князю. Даже в поход на болгар, и то не взял его с собой. Как будто позабыл Владимир, что отец Фёдора, Блуд, помог ему захватить киевский стол. А ныне окружили князя другие люди, им – слава, почести, гривны на шею, богатая добыча в походе. Его же, Фёдора, обошли, отодвинули, приставили, как дядьку какого-то, к этой плаксивой девчонке!

      Ивещей горестно вздохнул, поправил на челе плосковерхую мисюрку[83], едва не галопом промчался через южные ворота и круто остановил кобылу посреди княжеского двора.

      – Лиходей! Робёнка зашибить удумал! – прикрикнула на него выбежавшая на крыльцо Алёна. – Ну-ка, ступай ко мне, детонька! – Она стянула с седла Предславу, которая, впрочем, нисколько