Весенний месяц ноябрь. Повести и рассказы. Теория литературы, публицистика. Валерий Терехин

бывает и так и этак… Однако надо было перехватить инициативу, показать мальчишкам, что Мерин не так уж и страшен.

      – А вот ежели ещё раз я услышу от тебя нечто подобное, то бить не Мурчýк будет, а лично я. Вот этой рукой, которая под Кенигсбергом меня ни разу не подвела. А потом отправлю домой недолеченным – и будешь всю жизнь глотать фтивазид. А до восемнадцати вам нужно стать на ноги, – Павел Эрастович теперь обращался не к Мерину, а ко всему третьему отделению, – потому что дальше лечение платное. Кто здесь недолечится, тому придётся работать в специальном санатории, оплачивать своё лечение. А это не жизнь, а сплошная каторга: ни дома, ни семьи… Не маленькие уже, надо понимать…

      Ребята молчали. Из комнаты отдыха в коридор кто-то осторожно заглянул. Халва зашипел:

      – Коля, быстрей, тебя ждут!

      Но тот не торопился: повесил куртку на покосившуюся вешалку, а потом молча проследовал к самой дальней, у окна, почётной койке – напротив, у соседнего окна, возле такой же привилегированной койки молча злобился Мерин. Павел Эрастович мельком оглядел Миколу. «Весь в грязи. Шлялся, небось, по округе. И, видать, дверь входную ему отпирали: наверно, кто-то из девчонок, покинутых на лестнице…» Главврач редко позволял себе называть ребят по кличкам, но на этот раз не удержался:

      – Извазюкался-то как! Микола, где тебя черти носят?! Опять по Слободе шатался?

      – Гулял…

      Больше Микола ничего не ответил. Бледное лицо, пустые усталые глаза…

      «Ясно, досталось на орехи… На тебе всё здесь держится, хоть какой порядок… Надо, надо с тобой потолковать, уж слишком замкнулся… Устал хлопец».

      Знал Павел Эрастович: стаж пребывания по больницам да санаториям у парня рекордный – десять лет такой жизни сведут с ума кого угодно. Но как поддержать его, успокоить? Разговоры по душам у главврача никогда не получались… Про фронтовое житьё-бытьё рассказать – это да, это им интересно, это они слушают, вопросики подкидывают, гогочут. А один на один – только дурак расколется, кто про себя болтать любит. Не доверялись ему ребята. Потому как видели в нём человека, от которого в их жизни что-то зависит, и правду говорили редко. Что уж тут поделаешь!

      Потому решил он не поддаваться минутной слабости и Миколу не трогать, не расспрашивать. В парня верил, видел таких на фронте: этот не сломается.

      – Ну, если Мыкола соизволил нас навестить, значит, личный состав в сборе.

      Павел Эрастович поднес к глазам часы «Победа». Циферблат расплывался – не разберёшь, какая стрелка секундная, какая часовая. Вроде тикали. Наконец, рассмотрел. «Ой-ой-ой, пора, давным-давно пора на остановку. А то не поспеть к рейсовому и под дождём мокнуть до двадцати трех ноль ноль…»

      – Свободны. Разойдись.

      Он повернулся и зашлёпал обратно, к коридору. А оттуда, через комнату отдыха – к лестнице. Увязалась дежурная сестра: трещала без умолку о своей только что полученной квартире. «Да, Марья Семёновна с Первого Белорусского, с таким хулиганьём тебе не справиться…» Только на улице избавился от приставучей