Пересечение. Валерий Айрапетян

ран, гримасы предсмертного ужаса на лицах агонизирующих, обреченная пустота онкологических больных, наносная печаль абортичек наполняли последнюю пару лет моей жизни будничным содержанием.

      Я озвучил диапазон своей профессиональной компетенции, и межбровная складка сестры сошла на нет.

      – Хорошо, – сказала она, уронив литой шар мне под ноги. – Оставайся на отделении. Можешь пока ознакомиться с историями.

      Принцессу Диану звали Ниной Петровной, она была старшей медицинской сестрой отделения, отчего в ее голосе то и дело вспыхивали колючие властные нотки. После ее ухода я некоторое время постоял на месте, пытаясь собраться с мыслями, составить что-то вроде плана. Для начала побродил по отделению, заглянул в операционную, ординаторскую, еще раз в палату, в морозильную камеру, на полу которой лежали два окоченевших мужских трупа, и снова вернулся в ординаторскую, решив ознакомиться со скудными историями болезней попавших сюда бедолаг.

      3

      Семен, мой напарник по практике, нашел меня погруженным в чтение. Я знал, что практиковаться буду с Семеном – своим однокурсником. Веселый, циничный и несложный человек, он отлично вписывался в мое представление о напарнике для работы в реанимации.

      – Истории, значит, читаешь, болезней, значит? – смешливо спросил он, словно застал меня за постыдным занятием. – А как насчет перекурить?

      Мы вышли на больничный пандус, закурили.

      Было пасмурно и душно. Рядом стояла девушка с бесцветным лицом и загипсованной по самый пах ногой. Девушка соответствовала погоде.

      – Хорошо, – зачем-то сказал Семен и сладостно затянулся.

      После перекура засели в комнате для персонала. Выпили по кофе с коньяком (в холодильнике всегда присутствовали алкогольные подношения родственников лежачих, что никак не влияло на исход: смерть вела трезвый образ жизни) и разговорились. Семен все вспоминал «насаженных» им «телок» и пару раз изобразил возвратно-поступательные движения тазом, вероятно, для усиления эффекта. Я слушал и кивал: внутри меня царили штиль и забвение.

      – А ты? – спросил он с интересом. – Давно шпилился?

      Хорошо, что вошел доктор Головко – невысокий, лысеющий и незлобный человек, а то бы пришлось мычать в ответ Семену и стеснительно запинаться.

      – Орлы! – воскликнул Головко. Темнеющий бритый подбородок его волнительно дрожал, будто сдерживал плач. – Дежурьте, пока молодые!

      Головко был выпивший и, обронив фразу, сразу удалился.

      – Жить по кайфу! – невпопад выпалил Семен и всосал остатки кофе с коньяком. – А любовь – херня!

      Весь день мы слонялись по нашему и соседним отделениям; если встречали однокурсников, то перебрасывались с ними дежурными фразами, касающимися в основном практики, иногда выходили все вместе покурить на пандус.

      Впрочем, говорил в основном Семен. Я же, завернутый в темные покрывала какой-то равнодушной тоски, следовал за ним тенью, смеялся, когда смеялись остальные,