Евгения Гранде. Тридцатилетняя женщина. Оноре де Бальзак

деле?

      Г-жа Гранде остановилась в коридоре, чтобы послушать, что будет наверху. Более храбрая Евгения взбежала на две ступеньки.

      – Ну что, племянничек, плачешь? Плачь, плачь! Что делать! Отец все-таки отец, но нужно все сносить терпеливее, друг мой. Вот ты здесь плачешь, а я о тебе забочусь, я старый добряк, друг мой. Ну, ну, поободримся немного; не хочешь ли стакан вина? В Сомюре вино подается даром, в одной цене, что чай в Китае. Но у тебя и свечки-то нет?.. Дурно, дурно! Нужно, чтобы было светло всегда, везде и во всем. – Гранде подошел к камину. – Ого, восковые свечи! И где это, черт их знает, они отрыли восковые свечи! Эти дуры сломают весь пол на дрова, чтобы сварить яичницу этому малому!

      Мать и дочь, едва услышали последние слова старика, бросились в спальню, как испуганные мыши, и забились под одеяла.

      – У вас рудники, верно, госпожа Гранде? – сказал старик, входя в спальню жены своей.

      – Друг мой, подожди, я читаю молитвы, – сказала она дрожащим от страха голосом.

      – А, чтобы черт побрал твоего Господа Бога, – пробурчал в ответ Гранде.

      Скупые не веруют в будущую жизнь, в жизнь духовную, для них настоящее – все. Мысль эта в состоянии выказать настоящий характер нашей эпохи, когда деньги составляют все: законы, политику, нравы. Секты, книги, люди, учения – все сговорилось против веры, на которую уже восемнадцать веков опирается общество. Теперь меньше верят тайнам за могилой, и мысль о будущности за пределами нашего requiem исчезает перед грубым настоящим. Достичь per fas et nefas[1] земного рая роскоши, тщеславных наслаждений, иссушить сердце огнем ядовитых страстей, подобно тому как мученики терпели казни и пытки за бесплотную будущность, – вот общее верование, вот общая мысль, проявляющаяся всюду, даже в законах, в положениях жизни общественной. Вас спрашивают: сколько вы платите? вместо: что вы думаете? Когда весь народ усвоит подобное учение, что станется с государством?

      – Кончила ли ты? – спросил наконец бочар.

      – Я молюсь о тебе, друг мой.

      – Это очень хорошо, так до завтра, госпожа Гранде, а покамест прощай!

      Бедняжка заснула, как школьник, не доучивший урока, которому снится завтрашний день вместе с розгами и с гневом господина учителя.

      В ту минуту когда она завернулась в одеяло от страха, чтобы ничего не видеть и не слышать, Евгения встала с постели, подошла к ней, тихо ступая босыми ногами, и поцеловала ее.

      – Я скажу завтра все, добрая, милая матушка, я скажу, что это я.

      – Нет, Евгения, он отошлет тебя в Нойе. Пусть уж так останется; ведь он же меня не съест.

      – Слышишь ли, матушка?

      – Что такое?

      – Он все еще плачет.

      – Ложись, моя милая, ты простудишься – пол сырой.

      Так прошел торжественный день, имевший сильное влияние на судьбу богатейшей невесты Сомюра. Эта ночь была не так тиха и безмятежна для нее, как все прежние.

      Весьма часто некоторые черты человеческой жизни нам кажутся совершенно невероятными, хотя они сбылись действительно. При быстрых необыкновенных

1

Волей-неволей.