Жизнь Матвея Кожемякина. Максим Горький

скудную землю влажным зноем. Холмы опускались куда-то, из-за их лысоватых вершин был виден тёмный гребень леса. В душном воздухе резко выделялся запах конопли и просмолённой верёвки, заглушая пряные ароматы садов, где зрели яблоки, наливалась вишня и, склонясь к земле, висели тяжёлые гроздья пахучей чёрной смородины.

      Справа – развалины флигеля и мёртвый барский дом, слева – тихий монастырь, и отовсюду в маленькую одинокую душу просачивалась скука, убивавшая желания; они тонули в ней, как солнечные лучи в тёплой воде нагретого ими болота.

      Пушкарь старался развлекать Матвея. Увидав его, он хрипло кричал:

      – Эй, лезь сюда!

      И рассказывал ему что-нибудь о трудной солдатской жизни, а однажды предложил:

      – Хошь, я тебе песню спою? Ха-арошую песню вспомнил!

      Не ожидая ответа, он плачевно сморщил лицо, завёл глаза под лоб и тонким бабьим голосом пропел:

      Аф-фицеры очень стро-оги…

      Но вдруг зверски вытаращил глаза и хриплым басом отрубил:

      Оч-чень строги!

      И снова уныло завёл:

      Сулят нам побои мно-оги…

      И снова рявкнул:

      Э-эхма, – многи!

      А потом закрыл глаза и, безнадёжно покачивая головою, заунывно и тонко протянул:

      Впе-ерёд ве-елят идти-ить!

      Солдат пел смешно, но песня показалась Матвею унылою.

      – Не пой! – попросил он.

      – Не показалась песня? – сказал Пушкарь, немножко удивлённый. – Эх ты, мотыль! Это потому, что я её не с начала запел, а начало у неё хорошее!

      Слышны весточки плачевны,

      Всем народам объявленны:

      Рекрутской набор Людям перевод!

      – Ну тебя! – молвил Матвей и убежал от него.

      Иногда его ловила Власьевна и, важно надув губы, усаживала в кухне за стол против себя.

      – Давай-ка, побеседуем чинно да скромненько, чем паучком-то в уголку сидеть.

      И строго спрашивала:

      – Меру возраста господня знаешь?

      – Нет! – сурово отвечал мальчик, не глядя на неё.

      – А ты в глаза мне гляди, – предлагала пышная стряпуха, – так-то не запомнишь! Знай, мера эта – 33! А какое есть число прародителей господних от Адама?

      – Не знаю.

      – 300! Теперь – гляди…

      И хитреньким голоском она продолжала:

      – И задумал злой сатана антихрист – дай-де возвеличу себя вдвое супротив Христа! Удвоился, взял себе число 666, а что крест складывается из трёх частей, не из шести – про это и забыл, дурак! С той поры его всякому видно, кто не щепотник, а истинной древней веры держится.

      Об антихристе она говорила не часто, но всегда безбоязненно и пренебрежительно; имя божие звучало в устах её грозно; произнося его, она понижала голос, закатывала глаза и крестилась. Сначала Матвей боялся бога, силы невидимой, вездесущей и всезнающей, но постепенно и незаметно привык не думать о боге, как не думал летом о тепле, а зимою о снеге и холоде.

      Больше