Жизнь Матвея Кожемякина. Максим Горький

странно протянул отец.

      – Огонь-то как на тебя. Как пыхнет! Он – откуда это?

      – От пыжа. Знаешь – затычка в ружьё кладётся, пенька?[2]

      Матвей тесно прижался к плечу отца, заглянув в его полинявшее лицо и отуманенные глаза.

      – Больно болит рука-то?

      Отец смешно оттопырил нижнюю губу, косо поглядел на руку и ответил новым голосом:

      – Ничего. Левая.

      До этого дня мальчик почти никогда не беседовал с ним так хорошо, и теперь у него сразу возникло желание спросить большого рыжего человека о множестве вещей. Между прочим, ему казалось, что отец неверно объяснил появление огня – уж очень просто!

      – Тятя, у собаки есть душа?

      – Ну, зачем ей! – молвил отец.

      Помолчав, мальчик тихонько протянул:

      – Ка-ак он на тебя фукнул, огонь-то!

      Отец положил на голову ему тяжёлую мохнатую руку и необычно ласково заговорил:

      – Жаль собаку-то! Девять лет жила. Ну однако хорошо, что она меня цапнула. Вдруг бы тебя, а? Господи помилуй!

      Лицо его покраснело, рыжие брови сурово сдвинулись и опустились на глаза. Но это не испугало Матвея, он ещё ближе пододвинулся к отцу, ощущая теплоту его тела.

      На двор вкатился маленький и круглый человечек, весёлый, одетый в смешную клетчатую хламиду и штаны навыпуск. Отец ушёл с ним в горницу, сказав:

      – Ты не ходи, Мотя, тебе не к чему глядеть на кровь…

      Оставшись на крыльце, мальчик вспомнил, что, кроме страха перед отцом, он носил в своей душе ещё нечто тягостное.

      Вскоре после того, как пропала мать, отец взял в дом ласковую слободскую старушку Макарьевну, у неё были ловкие и тёплые руки, она певучим голосом рассказывала мальчику славные жуткие сказки и особенно хорошо длинную историю о том, как живёт бог на небесах:

      Сидит грозен бог на престоле златоогненном,

      Предстоять ему серафими, херувими, светли ангели,

      День и ночь всё поють они да славу богу вечному.

      А как просить царя-то небесного о милости грешникам,

      Со стыда в очи грозные, божий, поглядеть не решаютьси…

      Когда она напевала эту песнь – её чёрные, добрые глазки блестели мелкими, как жемчужинки на ризе иконы, слезами.

      Но, прожив месяца три, она была уличена Власьевной в краже каких-то денег. Тогда отец, Созонт и стряпуха положили её на скамью посредине кухни, связали под скамьёю маленькие руки полотенцем, Власьевна, смеясь, держала её за ноги, а Созонт, отвернувшись в сторону, молча и угрюмо хлестал по дрожавшему, как студень, телу тонкими прутьями.

      Макарьевна бормотала, точно водой захлёбываясь:

      – Батюшки, помилуйте! Не виновата я перед господом… не виноватую… у-у…

      – Сыпь, Сазан! – покрикивал отец, стоя у печи и крепко держа Матвея за руку.

      А Власьевна, подмигивая на дворника, говорила:

      – Гляди-ко – стыдится, морду-то отворотил как, а, мамоньки!

      Матвей хотел попросить отца не сечь старуху, но не решился и горько заплакал.

      – Будет! –

2

Пенька – волокна конопли, отделённые мочкою в воде, мятьём в мялке, трёпкой и чёской от кострыги (кострики) или деревянистых частей и коры – Ред.