Ангельский грешник. Геннадий Николаевич Седов

Не таких видали…

      Приехал он в автомобиле на Зимний канал, где жили Головины, к назначенному Муней часу. Выразил сочувствие Любови Валерьяновне, похоронившей недавно супруга, рассказывал матери и дочери о студенческой жизни, нравах англичан, светской жизни Лондона.

      Женщины выглядели озабоченными, бросали тревожные взгляды на дверь. Послышались шаги в прихожей, распахнулась створка, обе вскочили из-за стола. В залу шагнул среднего роста мужик в кафтане, шароварах и высоких сапогах. Обнял и облобызал по очереди мать и дочь, приблизился к нему. Грубое лицо, бегающие водянисто-серые глаза, низко нависшие брови.

      – Здравствуй, голубчик, – потянулся с поцелуем.

      Он невольно отпрянул.

      – Не боись, не укушу, – старец уселся за стол, взял протянутый хозяйкой стакан с блюдцем.

      – Сладкий? – осведомился.

      – Как вы любите, Григорий Ефимович.

      – Сладкий, сладкий… – старец с шумом потянул из блюдца, кольнул в его сторону пытливым взглядом сквозь сальную прядь волос – ухмылка на лице, волчий прищур. – А, вот, он не сладкий. Грешен, бес кружит рядом. Евангелие помнишь? – погрозил пальцем. – Кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится…

      – Вы бы, Григорий Ефимович, – поспешила перевести разговор в другое русло Любовь Валериановна, – воздействовали на Машу. Вбила себе в голову, что светский мужчина непременно вырожденец. Ни к чему не способный. Отвадила, какие были, всех женихов.

      – И верно сделала, – старец глотал ложку за ложкой варенье из вазочки. – Да ча ей с ыми, тонконогими, пачкаться-то? Она невеста божия. – Хищно обласкал взглядом глядевшую на него восторженно Муню. – Вот тебе верный друг, – обернулся к нему. – Слушайся ее, она будет твоей духовной женой. Хвалила тебя. Вы, как я погляжу, оба молодцы, друг друга достойны. Ну, а ты, мой милый, далеко пойдешь, ой, далеко…

      Просидел он недолго. Встал крестясь из-за стола, глянул кротко на него и стоявшую рядом Муню.

      – Не серчай, – произнес, – я к тебе с душой. – Попросишь, помогу. Ложь и лукавство изживай.

      На другой день вечером ему принесли письмо от Головиной.

      «Милый Феликс Феликсович, пишу Вам, чтобы просить Вас никому не показывать тот листок бумаги, который я Вам передала у Али. Ваш новый знакомый был сегодня у нас и просил об этом, да и я нахожу, чем меньше будет разговоров о нем, тем лучше. Я бы очень хотела знать Ваше мнение о нем, думаю, что Вы не могли вынести особенно хорошего впечатления, для этого надо иметь совсем особенное настроение, и тогда привыкаешь относиться к его словам, которые всегда подразумевают что-нибудь духовное, а не относятся к нашей обыденной жизни. Если Вы это поняли, то я страшно рада, что Вы его видели и верю в то, что это Вам было хорошо для Вашей жизни, только не браните его, а если он Вам неприятен постарайтесь забыть»…

      «Уже забыл, – глядел он радостно в окно. – Завтра в путь. Новые впечатления, встречи, друзья. Свобода!»

      В светской колонке «The Sunday Times» заметка: