Лирика. Булат Окуджава

голубушка,

      утро новое горит.

      Всё оно смывает начисто,

      всё разглаживает вновь…

      Отступает одиночество,

      возвращается любовь.

      И сладки, как в полдень пасеки,

      как из детства голоса,

      твои руки, твои песенки,

      твои вечные глаза.

      Песенка о комсомольской богине

      Я смотрю на фотокарточку:

      две косички, строгий взгляд,

      и мальчишеская курточка,

      и друзья кругом стоят.

      За окном всё дождик тенькает:

      там ненастье на дворе.

      Но привычно пальцы тонкие

      прикоснулись к кобуре.

      Вот скоро дом она покинет,

      вот скоро вспыхнет бой кругом,

      но… комсомольская богиня…

      Ах, это, братцы, о другом!

      На углу у старой булочной,

      там, где лето пыль метет,

      в синей маечке-футболочке

      комсомолочка идет.

      А ее коса острижена,

      в парикмахерской лежит.

      Лишь одно колечко рыжее

      на виске ее дрожит.

      И никаких богов в помине,

      лишь только дела гром кругом,

      но… комсомольская богиня…

      Ах, это, братцы, о другом!

      Отрада

      В будни нашего отряда,

      в нашу окопную семью

      девочка по имени Отрада

      принесла улыбку свою.

      И откуда на переднем крае,

      где даже земля сожжена,

      тонких рук доверчивость такая

      и улыбки такая тишина?

      Пусть, пока мы шагом тяжелым

      проходим по улице в бой,

      редкие счастливые жены

      над ее злословят судьбой.

      Ты клянись, клянись, моя рота,

      самой высшей клятвой войны:

      перед девочкой с Южного фронта

      нет в нас ни грамма вины.

      И всяких разговоров отрава,

      завевайся воронкою вслед…

      Мы идем на запад, Отрада,

      а греха перед пулями нет.

      Песенка о Ваньке Морозове

      А. Межирову

      За что ж вы Ваньку-то Морозова?

      Ведь он ни в чем не виноват.

      Она сама его морочила,

      а он ни в чем не виноват.

      Он в старый цирк ходил на площади

      и там циркачку полюбил.

      Ему чего-нибудь попроще бы,

      а он циркачку полюбил.

      Она по проволке ходила,

      махала белою рукой,

      и страсть Морозова схватила

      своей мозолистой рукой.

      А он швырял в «Пекине» сотни,

      ему-то было всё равно.

      А по нему Маруся сохнет,

      и это ей не всё равно.

      А он медузами питался,

      циркачке чтобы угодить.

      И соблазнить ее пытался,

      чтоб ей, конечно, угодить.

      Не думал, что она обманет,

      ведь от любви беды не ждешь…

      Ах, Ваня, Ваня, что ж ты, Ваня,

      ведь сам по проволке идешь…

      На арбатском дворе – и веселье и смех…

      На арбатском дворе – и веселье и смех.

      Вот уже мостовые