Дневник. 1917–1923. Константин Сомов

ревностью со стороны Лукьянова. С английским писателем Х. Уолполом Сомов был связан во второй половине 1910, а со своим последним постоянным любовником, натурщиком Б. М. Снежковским, он познакомился на излете 1920-х. Чтобы не превращать это повествование в длинный список дат и тел, мы не рискнем перечислять многочисленных платных и бесплатных партнеров нашего художника, убежденного в том, что «без любовных утех <…> все тускло в жизни»[150].

      Попытки Сомова иметь роман с женщиной были неудачными. Дневниковые записи рассказывают о кратковременной связи с его подругой Е. М. Патон и поэтессой и переводчицей Л. Н. Вилькиной[151]. Б. Л. Кан, сестра Г. Л. Гиршман, некоторое время была сексуальной партнершей художника во время Гражданской войны, в отсутствие у него подходящих любовников-мужчин. Отношения молодого Сомова с двумя художницами – Мартыновой, рано умершей от чахотки, и Остроумовой – оставались, по-видимому, платоническими. Остроумова считала, что Сомов испытывал к ней исключительно сильные чувства, называл единственной женщиной, на которой мог бы жениться, но был бессилен превозмочь собственную природу и лишь сетовал: «…пекарь, который меня делал, плохо меня испек»[152].

      Декадентствующие критики догадывались о том, что ошибка незадачливого пекаря имеет отношение к отражению любви в искусстве Сомова. В их глазах художник «<…> издевался ядовито над святынею и тайною любви»[153]. Свойственное ему «представление о любви как о ненавистном, навязанном природой обряде, делает особенно мучительными сомовские “Поцелуи”. В этих бесстыдных по своей откровенной похотливости “поцелуях” ничего не видишь на человеческом лице, кроме губ: они – средоточие, они – всё; жадно вытянутые, они ненасытно вбирают в себя яд нечистых желаний…»[154] П. Бархан называл сомовскую эротику «денатурированным духом»[155] и находил, что она отзывается страданием. В частной беседе с Барханом по поводу выхода другой его заметки Сомов сделал несколько важных разъяснений, о чем записал в дневнике: «…мы пошли в Café du Dôme, где очень долго разговаривали: сначала о балете, потом о женщинах и об эротических вкусах – он о своих, – перешли на моих героинь в живописи, и я ему объяснял, что он меня не понимает, объясняя в статьях. Я его спросил, слышал ли он о моих нравах; он сказал, что да; тогда я ему пояснил, кто такие мои героини и что они во мне объясняют»[156].

      Надо полагать, эти объяснения в общем и целом повторяли одну из дневниковых записей Сомова: «Никто из тех, кто разбирал мое иск[усство], кто писал обо мне, не объяснил верно сущности его. Ни Шура Бенуа, ни зар[убежные] отзывы.

      Шура говорил, что я люблю [здесь и далее подчеркнуто автором. – ПГ] и влекусь к некрасивым и “скурильным” женщинам, что я к ним[157] [неравнодушен] или еще что я смеюсь над женщинами зло и обидно. Или что я поэтирую некрасавиц. Бакст говорил Валечке [Нувелю. – ПГ], что, изображая так жен[щин], как я, невозможно их не любить, что я притворяюсь <моя любовь к м[ужчинам] – поза

150

Запись от 19 октября 1930 г.

151

См. запись от 13 сентября 1933 г. Интимные письма Вилькиной к Сомову находятся в фонде художника в отделе рукописей Русского музея: ОР ГРМ. Ф. 133. Ед. хр. 216.

152

Остроумова-Лебедева рассказывала об этом своей конфидентке Л. В. Шапориной в 1950-е: Шапорина Л. В. Дневник. М.: Новое литературное обозрение, 2012. Т. 2. С. 160

153

Чулков Г.И. Указ. соч. С. 200.

154

Курошев Д. Художник «радуг» и «поцелуев» // Аполлон. 1913. № 9. С. 30.

155

Barchan P. Somow und seine Erotik. Eine nur literarische Studie // Kunst und Künstler. 12. Jahrgang. 1914. Heft 6. S. 315–320.

156

Запись от 9 июня 1927 г.

157

Далее вставка (два предложения), расположенная в записи за этот день, после слов «угадал меня».