Золотые сердца. Николай Златовратский

лет пять тому назад вернулся в свои Палестины из столицы за приисканием «средств к жизни». Он сумел скоро втереться во все дома скучающих помещиков, которым нравилась «новая, свежая струя», вливавшаяся вместе с его громким хохотом, скабрезными рассказами и замечательно беззаветной «неунываемостью» в тоску и скуку их жизни. Он скоро заметил, что он нужен. В это же время, учуяв, что у Дикого барина осталось еще полпогреба бургонского, Никаша забрался и к нему. Дикий барин, никого не подпускавший к себе, отступил перед Никашей и позволил обольстить себя. Он глубоко верил, что, если в ком осталась теперь прямота и честность, так это в добродушных Бурцевых, кутилах и забияках; во всех других он видел «подленькие подходцы», «либеральные вилянья», вообще «печать времени». Итак, Дикий барин допустил Никашу к себе. Часто сидели они вдвоем по вечерам в усадьбе Дикого барина и распивали бургонское…

      – Прикажете налить? – спрашивал Никаша.

      – Налей.

      – И мне-с?

      – И тебе.

      Стаканы наливались – и выпивались.

      Одним таким же вечером вдруг влетает Никаша к Дикому барину весь сияющий, весь пропитанный букетом какого-то невиннейшего самодовольства.

      – Чего ты ликуешь? – спросил его Дикий барин, сидя с поджатыми ногами на широком оттомане.

      – Я нынче счастлив, ваше-ство… Позвольте чокнуться с вами!..

      Дикий барин подозрительно поглядел на него. Он не допускал все-таки и с Никашей таких фамильярностей.

      – С нынешнего дня я удостоен избранием почтенных представителей… – начал, сидя, Никаша.

      – Ты? – спросил Дикий барин, и у него дрогнула рука.

      – Я-с…

      – Ты? На мое место? Ты, Никашка Бурцев?

      – Ваше-ство, – обиделся Никаша, – в моем лице вы обижаете благосклонное внимание сословия…

      – Во-он! – крикнул, весь побледнев, Дикий барин.

      Никаша стушевался, а Дикий барин все еще стоял в одной и той же позе, бессознательно поводя сверкавшими из-под седых бровей глазами по двери, из-за которой он, казалось, все еще ждал появления кого-то. Вошел его старый камердинер.

      – Одеваться! – приказал Дикий барин. Старик камердинер в недоумении стал чистить барский мундир; завозился, кряхтя, на печи седой кучер; заскрипел давно не смазываемый старый тарантас, выдвинутый на божий свет из кромешной тьмы сарая, и заматеревшие, в летах, клячи лениво становились в упряжь. Дикий барин поскакал в губернский город и через день же вернулся, еще более нервный, еще более мрачный.

      Понятно, что Дикому барину и Никаше не особенно была приятна настоящая встреча.

      Вместе с Аяксами, что-то доказывая, горячился старичок. Предупрежденный Морозовым, я сразу признал в нем майора. Он был в полувоенном сюртуке, с форменною фуражкой в руке, которою в споре махал по воздуху. Маленькие выцветшие глазки его так усердно бегали и метали такими взглядами, как будто хотели выпрыгнуть, не довольствуясь тем ограниченным