Приступить к ликвидации. Эдуард Хруцкий

и стук. Он вскочил, схватил маузер, бросился к двери.

      В прихожую вышла Елена.

      – Кто это? – шепотом спросил Копытин.

      Она с недоумением пожала плечами и спросила:

      – Кто?

      – Барышня, Елена Федоровна, это я, дворник, дрова привезли.

      – Ой, какое счастье! – всплеснула руками Елена. – Сейчас.

      Она махнула Копытину рукой: мол, спрячьтесь.

      Копытин ушел в комнату, запер дверь, начал быстро одеваться. За дверью гудел бас дворника и слышался голос Елены. Дверь захлопнулась. Копытин выглянул в коридор.

      – Сейчас дрова принесут, а потом мы чай пить будем, – лучезарно улыбнулась Елена. – Вы посидите пока у себя.

      Копытин закрыл дверь и прильнул глазом к замочной скважине.

      Сначала пришел дворник с огромной охапкой дров. Потом второй, в рваном армяке. Потом армяк заслонил скважину, и Копытин слышал только стук дров и голоса мужиков.

      Потом Елена благодарила и расплачивалась. Мужики ушли. И снова тишина. И голос Елены:

      – Виктор, чай.

      Копытин бросил на кровать маузер, сунул наган в карман брюк, вышел в коридор.

      У стены аккуратно сложены дрова, немного сора на полу. Он шагнул в коридор… С двух сторон ему заломили руки Данилов и Мартынов.

      Вспыхнул свет. В коридор из комнаты вышел Манцев.

      – Поручик Копытин?

      Копытин скрипнул зубами, дернул щекой.

      – Я заместитель председателя МЧК Манцев. Вы арестованы.

Москва. Март 1919 года

      Копытина вели по длинному коридору мимо белых двустворчатых дверей, мимо бронзовых, потемневших ручек, мимо бачка с водой на табуретке, так не вяжущегося с этими дверями и ручками.

      Копытин смотрел на все жадно, впитывая в себя эти в общем-то обыденные вещи. И они казались ему необыкновенно прекрасными, потому что видел он все это в последний раз.

      Он сидел в кабинете Манцева и смотрел на половинку медали, лежащую на столе. Ему очень хотелось казаться равнодушно-ироничным и спокойным. Но он не мог.

      Странное чувство прощания жило в его душе, и оно было сильнее разума и воли.

      – Гражданин комиссар, – хрипло сказал он, – я хочу жить.

      Манцев долго смотрел на него. Через его кабинет проходили разные люди: холодные, убежденные в своей правоте, заговорщики, истеричные бандиты, говорливые эсеры, путающие допрос с политической дискуссией. Но такого он видел впервые. Человека не было, остался один облик.

      – Я не властен решать жизнь и смерть, – сказал Манцев, – для этого есть трибунал. На ваших руках слишком много крови. Но тем не менее полное признание дает вам шанс на снисхождение.

      – В чем я должен признаться?

      – Банда Собана нас уже не интересует. – Манцев взял в руки половинку медали: – Вот что мне интересно.

      Копытин молчал. Нет, внутри его не было жалости к тем, из подполья, он думал о слове «шанс». Мысленно прикидывал, как подороже продать то, что он знает.

      – Я знаю пароль, явку, людей. Я могу помочь. Дайте мне карандаш и бумагу, я напишу.

      Манцев