Бессонные ночи в Андалусии (сборник). Ирина Безуглая

тирады Крокодила. Мои робкие попытки вступить в диалог, сметались новой бурей аргументов и фактов, которые ему были известны, а мне нет, которые им самим были продуманы, проанализированы, соотнесены с другими. Он был умен, начитан, он был замечательным аналитиком и готовился к долгой дипломатической службе за рубежом. А я в то время просиживала целыми днями в Ленинке, собирая материал и готовясь к докладу, семинару, написанию курсовой работы, – все по теоретическим проблемам филологии, весьма далеким от текущих событий.

      Однажды я взорвала его очередной пассаж в ораторском искусстве. Мы сидели с ним на девятый день после скромных похорон моего отца. Подняв рюмку с водкой, чтобы помянуть майора, Крокодил надолго завис в обвинительной речи, не соответствующей, на мой взгляд, моменту. Он заявил, что миллионы павших на войне – напрасные жертвы, солдаты, ставшие пушечным мясом из-за неумелого руководства, включая и его собственного папеньку. Тогда от него я впервые услышала сравнительную статистику человеческих потерь во время войны с нашей стороны и со стороны Германии, жуткую, ужасающую своей очевидностью статистику. И все-таки, я пошла в бой против этой очевидности, поданной мне Крокодилом с какой-то торжествующей жестокостью. Мой протест был предъявлен с высоким эмоциональным накалом. Я говорила громко, страстно. Он слушал меня, снисходительно улыбаясь. Откинувшись на высокую спинку стула, он сидел, слегка покачивая носком начищенной туфли, и разглядывал меня, как некий любопытный субъект для своих дальнейших аналитических изысков. Его улыбочка становилась все более добродушной. Его явно забавлял мой патриотический порыв, мой полемический задор, «гносеологически связанный», как он выразился потом, с моим пионерским детством.

      Вот с этого вечера и началось наше расхождение уже необратимое, споры становились более жесткими, даже злыми, уже по любому поводу, при разговоре на любую тему. У меня возникало непреодолимое желание возражать ему, как только я слышала его безапелляционный комментарий к какому-либо событию, высокомерное суждение о прочитанной книге, саркастическим замечаниям по поводу художественной ценности картин на выставке в Манеже, ироничной похвалы в сторону популярного фильма. Не говоря уже о его шутливых и злых тирадах по поводу телевизионных программ, типа «А ну-ка девушки!».

      Бывало и такое, что из протеста, если не сказать из вредности, не желая совпадения мнения по какому-либо вопросу, каждый из нас готов был тут же поменять его на противоположное. Особенно мне запомнился наш спор по поводу пользы чтения с раннего детства. Оба гуманитария, книголюбы, мы даже и в этом вопросе разошлись полностью. Крокодил доказывал, что чтение, книга с детства и дальше должна остаться основным источником знания и познания в самом широком смысле. Я возражала, хотя значимость книги в системе общего образования, конечно, не отрицала. Спор зашел в то время, когда в обществе заговорили о необходимости преобразования школьной системы, о реформе