Час червей. Валентин Беляков

мой един в жизни друг был котом! Это о чём-то, да говорит. Жаль, что я не видел его с тех пор. Он, конечно, давно уже умер. Здорово было бы взять к себе какого-нибудь его потомка и заботиться о нём… Но я и так сбрасываю кожу, как ящерица, из-за нервного дерматита. Я нервно поскрёб ногтями красное шелушашееся предплечье, потом подбородок. Пойду, прилью их кипятком, от этого зуд ненадолго пропадает.

      3.

      А вечером шарик снова запел. Видимо, я постепенно съезжаю с катушек, но раз это такой приятный процесс, то почему бы и нет. В эту ночь мне впервые за долгое время принился сон.

      Я с трудом разлепил глаза. Чувство было такое, словно я оправляюсь от тяжёлой болезни: вроде нигде уже не болит, но тело ещё сковано мягкими цепями слабости. Слышится тихий, размеренный писк, свет яркий и холодный, потолок белый. Я сел на постели, точнее, на койке, и огляделся. Так и есть – почему-то нахожусь в больничной палате. У противоположной стены, всего в трёх шагах от моей, стоит вторая койка, и на ней тоже кто-то лежит. Кто-то маленький, укрытый до шеи белой простынёй. Короткие белоснежные волосы разметадись по подушке. Задохнувшись от внезапно нахлынувшего волнения, я вскочил на ноги и, преодолевая слабость, бросился к ней. Так и есть – Хотару! Дышит тихо и ровно. Глаза цвета киновари в опушении белых ресниц неплотно прикрыты. Стоило мне беззвучно, одними губами, произнести её имя, как они открылись. Целую вечность мы молча смотрели друг на друга. Наконец, я спросил:

      – Как это возможно? Почему ты жива?

      – Разве ты ничего не помнишь? – вопросом на вопрос ответила она, ласковым жестом приглашая меня присесть на край кушетки, – ведь я здесь только благодаря тебе.

      – Мне?! – поразился я.

      – Ты ведь подверг себя серьёзной опасности, став для меня донором нервной ткани. Может быть, из-за этого некоторые воспоминания пропали.

      «ПРОСТО СОН» – стрельнуло у меня в голове. Разумеется. Но какой великолепный сон!

      – Я… Прилягу к тебе?

      – Д-да.

      Палата неуловимо преобразилась, превратившись в абстрактный пример Максимально Уютной Комнаты. Теперь золотистый лунный свет лился из приоткрытого окошка, вместе с ароматным летним ветерком, колыхавшим занавески цвета топлёного молока, и шелестом листвы (прямо под окном росло дерево. Вишня). Зыбкая паутина света выхватывала книжные полки, клавиатуру невидимого в мягкой тьме компьютера, пальцы Хотару, переплетённые с моими.

      Сон был удивительно реалистичным, и от того – ещё более нереальным. Комната – одновременно знакомой и незнакомой, тело – моим и не моим. Можно сказать, это была лучшая версия меня. Версия, достойная того, чтобы лежать под одним одеялом с Хотару, целовать её алебастровую кожу, пахнущую миндалём и ванилью. Того, чтобы её руки приятно шарили по телу, как любопытные белые мышки.

      – Нельзя заниматься этим со своей вайфу – это святотатство, – робко возразил я. Голос звучал глухо от смущения,