Трое. Максим Горький

зубы: скулы торчали двумя большими шишками. Правой рукой он упирался в косяк двери; чёрные пальцы его шевелились, и, кроме пальцев, всё в нём было неподвижно.

      Люди смотрели на него молча; лица у всех были строгие, и, хотя на дворе было шумно и суетно, здесь, около кузницы, – тихо. Вот из толпы вылез дедушка Еремей, растрёпанный, потный; он дрожащей рукой протянул кузнецу ковш воды:

      – На-ка, испей-ка…

      – Не воды ему, разбойнику, а петлю на шею, – сказал кто-то вполголоса.

      Савёл взял ковш левой рукою и пил долго, долго. А когда выпил всю воду, то посмотрел в пустой ковш и заговорил глухим своим голосом:

      – Я её упреждал, – перестань, стерво! Говорил – убью! Прощал ей… сколько разов прощал… Не вникла… Ну и вот!.. Пашка-то… сирота теперь… Дедушка… Погляди за ним… Тебя вот бог любит…

      – И-эх ты-ы! – печально сказал дед и потрогал кузнеца за плечо дрожащей рукой, а из толпы снова сказали:

      – Злодей!.. про бога говорит тоже!..

      Тогда кузнец вскинул брови и зверем заревел:

      – Чего надо? Прочь все!

      Крик его, как плетью, ударил толпу. Она глухо заворчала и отхлынула прочь. Кузнец поднялся на ноги, шагнул к мёртвой жене, но круто повернулся назад и – огромный, прямой – ушёл в кузню. Все видели, что, войдя туда, он сел на наковальню, схватил руками голову, точно она вдруг нестерпимо заболела у него, и начал качаться вперёд и назад. Илье стало жалко кузнеца; он ушёл прочь от кузницы и, как во сне, стал ходить по двору от одной кучки людей к другой, слушая говор, но ничего не понимая.

      Явилась полиция и начала гонять людей по двору, а потом кузнеца забрали и повели.

      – Прощай, дедушка! – крикнул Савёл, выходя из ворот.

      – Прощай, Савёл Иваныч, прощай, милый! – торопливо и тонко крикнул Еремей, порываясь за ним.

      Кроме его – никто не простился с кузнецом…

      Стоя на дворе маленькими кучками, люди разговаривали, сумрачно поглядывая на тело убитой, кто-то прикрыл голову её мешком из-под углей. В дверях кузни, на место, где сидел Савелий, сел городовой с трубкой в зубах. Он курил, сплёвывал слюну и, мутными глазами глядя на деда Еремея, слушал его речь.

      – Разве он убил? – таинственно и тихо говорил старик. – Чёрная сила это, она это! Человек человека не может убить… Не он убивает, люди добрые!

      Еремей прикладывал руки к своей груди, отмахивал ими что-то от себя и кашлял, объясняя людям тайну события.

      – Однако клещами-то её не чёрт двинул, а кузнец, – сказал полицейский и сплюнул.

      – А кто ему внушил? – вскричал дед. – Ты разгляди, кто внушил?

      – Погоди! – сказал полицейский. – Он кто тебе, кузнец этот? Сын?

      – Нет, где там!..

      – Погоди! Родня он тебе?

      – Не-ет. Нет у меня родни…

      – Так чего же ты беспокоишься?

      – Я-то? Господи…

      – Я тебе вот что скажу, – строго молвил полицейский, – всё это ты от старости лопочешь… Пошёл прочь!

      Полицейский выпустил из угла